— Куда ж её определять-то?
— В сорок третью ведите! — буркнул старший сержант. — До завтра там посидит, а потом определимся.
— Нельзя её туда, — заметила сотрудница. — Она ж «б/с».
— Нету у меня бабских «красных» камер, — развел руками контролер. — Уже год, как нет. До утра посидит, ничего с ней не случится!
— А если случится? — продолжала настаивать сотрудница.
— Да и хрен с ней, — отмахнулся контролер.
— Ну, смотри, — пожала плечами сотрудница. — С тебя спрос будет…
Тяжелая обитая металлом дверь с лязгом захлопнулась за её спиной. В лицо пахнуло давно забытой вонью из смеси табака, немытого тела и химии, которой в СИЗО периодически обеззараживали помещения, нары, обрабатывали одежду.
Мария Гавриловна с кривой ухмылкой огляделась вокруг. Камера-квадрат размером 4 на 4, три двухъярусные кровати. Точнее, даже не кровати, а сбитые из досок нары-стеллажи. Впрочем, надо отдать должное неизвестным умельцам — нары были сбиты добротно и даже красиво выглядели. Отполированы, обработаны лаком и затейливой резьбой. Прямо художественное произведение, а не лежанка для зэков!
Посередине, между нарами стояли, едва умещаясь, узкий стол и три табурета. Слева от двери — унитаз-параша и железная проржавевшая раковина с краном.
В камере обитали семь человек, семь женщин разного возраста. Самой молодой, обитавшей у входа на втором «этаже», наверное, едва исполнилось 16. Самой старой, кроме тети Маши, сидела прямо у двери бабка примерно её возраста, лет под 70. Сейчас они все сидели на нарах, кто внизу, кто вверху, свесив ноги, и выжидающе смотрели на «новенькую». Только одна, сидевшая за столом, невысокая толстая бабища с неприятным рябым лицом и свернутым набок носом, как только тётю Машу втолкнули в камеру, вскочила и заорала хриплым голосом:
— Да вы охренели совсем! Дышать и так уже нечем, а вы нам в хату еще людей пихаете!
Но дверь уже захлопнулась. Рябая толстуха, одетая в домашний пёстрый байковый халат, вразвалочку подошла к тёте Маше, встала перед ней и рыкнула:
— Кто такая? Обзовись!
И тут же, не давая ответить:
— Чего пришла? Звездуй отсюда обратно! Нету здесь свободных мест.
И вмазала ей кулаком в живот. От неожиданности Мария Гавриловна охнула и согнулась. Толстуха выхватила у неё из рук её дело, раскрыла и прочитала:
— Киселева Мария Гавриловна, статья 102, пункт «д». Ого!
Повернулась к ней и поинтересовалась:
— Это ж кого ты, болезная, завалила-то?
Обитатели камеры молчали. Киселёва выпрямилась, огляделась вокруг, протянула руку за своим делом. Толстуха отдёрнула руку, то ли рыкнула, то ли заржала, поддразнивая тётю Машу.
Мария Гавриловна криво усмехнулась, не поддаваясь на провокацию дальше за делом тянуться не стала, толкнула сидящих на ближайшей то ли кровати, то ли нарах:
— Двигайся!
— Э, не так быстро, тётка! — удивилась толстуха. — Ты представься обществу, кто ты, за что…
Она еще раз взглянула на дело, увидела отметку «б/с» и воскликнула:
— Да ты из краснопёрых! Вот это сюрприз!
Сидевшая поблизости слева смуглянка, похожая на цыганку, довольно заулыбалась и заявила:
— Под шконкой спать будешь!
И легонько ладошкой ударила её в спину.
— А в свободное время, — добавила другая, молодая, лет 30-и, не больше, видимо, азиатка, узкоглазая и лысая арестантка, — будешь у нас…
Что будет делать Мария Гавриловна, полковник милиции в отставке, в прошлом начальник отдела по борьбе с бандитизмом областного УВД, в свободное от сна под шконкой время, она договорить не успела чисто по техническим причинам — слишком близко её лицо оказалось от Киселевой, которая резким ударом вмяла свой локоть прямо ей в лицо.
Азиатка взвыла, ухватилась за лицо руками. Через пальцы тут же просочилась кровь.
Мария Гавриловна отнюдь не собиралась останавливаться на достигнутом. Азиатка еще не успела почувствовать боль, как Киселева размашисто кистью другой руки полоснула толстуху по лицу, чиркнув пальцами по глазам. Та немедленно ухватилась за лицо руками и тут же получила одновременный удар ладошками по ушам. Толстуха заорала.
Закрепляя успех, Мария Гавриловна мгновенно развернулась и нанесла два коротких боковых удара смуглянке, сидящей у неё за спиной. Смуглянка неопределенно хрюкнула и повалилась боком на нары.
— Ну, вот как-то так, — почти совсем спокойно сообщила Киселева, усаживаясь на стол. Вообще-то на столе в камере сидеть было нельзя. Никому. Но на это никто не обратил внимания. Сидельцы ошарашенно молчали, зыркая то на Марию Гавриловну, то на потерпевших.