— Давай, рассказывай, как было дело! — наконец приказал он. Я продолжил. Рассказал про цыгана, который поджидал «кого-то» с пистолетом, и при этом, до кучи, находился в розыске. Рассказал, как он начал стрелять. Ну, и как потом стала в ответ стрелять тётя Маша.
— То есть, если бы не действия Киселевой Марии Гавриловны, преступник бы убил бы и тебя, и её, и других. Так всё было, получается? — спросил Ожогин. — Я правильно тебя понял?
— Правильно, — согласился я.
— Таким образом, действия Киселевой Марии Гавриловны, — вслух сказал, записывая в протокол сказанное, Ожогин, — способствовали пресечению совершения тяжкого преступления особо опасным способом.
Он понял глаза на меня, посмотрел, как на ребенка (впрочем, для него я и был самым что ни на есть ребенком) и сказал:
— Понял, да?
Я кивнул.
— За мать свою распишешься? — спросил он, протягивая мне бланк протокола и совершенно не делая попытки приподняться. — Как она расписывается, помнишь?
Я снова кивнул. Бывало, честно говоря, я в дневнике за maman ставил подпись, чего уж скрывать? А тут сам бог велел.
Я встал, расписался, отдал ему авторучку.
— Повестка твоя где?
Я протянул ему лист бумаги. Ожогин черканул на ней, поставил число, потом пришпилил печать.
— Всё, вали отсюда, пацан! — он повелительно-небрежно махнул рукой, словно отгоняя муху. — Некогда мне.
Вежливей он не стал.
Марию Гавриловну Киселеву около полудня вытащили из карцера. Контролёрша, вдруг вежливая до икоты, отвела её в душевую, попросив на «вы», обращаясь по имени-отчеству не задерживаться.
Потом в сопровождении двух молчаливых милицейских сержантов её довезли до прокуратуры, хотели посадить в «обезьянник», как прозвали клетку в вестибюле, но старичок-вахтёр замахал руками и посоветовал немедленно вести её к следователю.
К её удивлению Ожогин встретил её с распростертыми объятиями, словно хорошего друга, которого не видел лет 10. Вышел навстречу, взял за плечи, подвёл к столу, усадил и на глазах изумленных конвоиров предложил чаю и бутербродов.
Чай и бутерброды оказались кстати. Завтраком находящихся в карцере не кормили, а до обеда еще было часа два. Да и, похоже, она его «прозевает». Под ложечкой уже давно сосало, даже желудок начал побаливать. Ела она почти сутки назад. А тут — чай, бутерброды…
— Давайте! — согласилась она, думая, авось, не отравит.
Ожогин дал знак конвойным, чтоб уходили.
— А… — хотел было спросить один из них.
— Всё, вы больше не понадобитесь! — отрезал следователь. — Можете уезжать в отдел.
Мария Гавриловна сделала вид, что совсем не удивилась. Тогда она встала, скинула куртку, пропахшую тюремной хлоркой. Но не успела её куда-либо положить — следователь ловко перехватил её, открыл одёжный шкаф, достал оттуда плечики, аккуратно повесил куртку на них и убрал в шкаф.
— Кушайте, кушайте, Мария Гавриловна!
Он налил ей чаю, пододвинул сахарницу, тарелку, на которые выложил из свёртка оставшиеся два бутерброда с сырокопченой колбасой, пояснив:
— Жена на работу собирала. Вот. Угощайтесь.
— Спасибо! — эту колбасу Мария Гавриловна ела, наверное, лет пять назад, когда на день милиции из УВД ей, как ветерану, прислали продуктовый набор из палки колбасы, баночки красной икры, бутылки водки и шоколадки.
Пока она ела, Ожогин стоял у неё за спиной и умиленно улыбался. Когда она поела, он буквально выхватил у неё из рук пустую тарелку, забрал бокал, сел напротив.
— Мария Гавриловна! — начал он. — Я подготовил ряд документов, которые вам необходимо подписать. Посмотрите, пожалуйста, и поставьте свою подпись!
Тётя Маша взяла в руки один протокол, потом другой. Потом своё объяснение, «собственноручно» отпечатанное на машинке, внимательно посмотрела на следователя.
— Я тут вынес постановление о прекращении расследования и закрытии уголовного дела в связи с отсутствием состава преступления, — как-то уж неестественно торопливо пояснил Ожогин. — Посмотрите? Может, у вас замечания какие есть? Ведь у вас такой богатый опыт работы!
Последнее предложение он произнес с непонятно радостным восхищением, словно ему довелось встретиться аж с самим министром внутренних дел или генеральным прокурором, а не с тётей Машей с поселка «Химик», что на окраине города.
— Я думаю, прокурор это сегодня обязательно подпишет, — сообщил Ожогин. — Но вы уже сейчас можете быть свободны. Вот постановление о вашем освобождении.
Он протянул еще одну бумагу. Тётя Маша черканула внизу подпись под словом «Ознакомлен(а)».
— У вас будут какие-то жалобы, Мария Гавриловна? — спросил Ожогин. — На действия сотрудников милиции? На сотрудников следственного изолятора? Я с удовольствием приму от вас!