Тетки тряхнули своими бабеттами и зацокали дальше. Насладившись общением с изобразительным искусством, комиссия проследовала к музыкантам, в актовый зал, где лучшие исполнители из учеников разных классов ожидали своих слушателей. Не сказать, чтобы с нетерпением или особым волнением ожидали. Концерты лет с пяти стали для них привычным фактом биографии.
Тетки слушали исполнителей, тщетно борясь с дремотой. И ни одна из них не смогла оценить безупречное исполнение сложнейших шедевров Рахманинова, Скрябина или Бородина. Для теток из высших сфер образования такая музыка была запредельной.
— Ну, это все заграничное, а могут ли они у вас исполнить что-либо наше, родное? — спросила предводительница стаи у пожилой преподавательницы сольфеджио.
Та, будучи представительницей туркестанской интеллигенции, чьи предки по зову сердца прибыли на эту землю еще до русско-турецкой войны, прославившей генерала Скобелева, с ответом не нашлась.
Зато не растерялась Валька Петрова, только что виртуозно исполнившая сложнейшую часть из «Поэмы огня» Скрябина. Она без подготовки, одним махом, легкой рукой сплела и тут же исполнила попурри из советских песен шестидесятых годов. Уютненько так прозвучали темки из «Держись геолог, крепись геолог»и «Зеленое море тайги». Правда, Валька под конец созорничала и вплела рефрен из «Yesterday», но растроганные воспоминаниями о студенческих поездках на сельхоз работы тетки, и шедевр Битлов приняли за свое, родное, рязанское… Преподаватели музыки, смежив веки, молча молились, а директор смело одобрил Валькину импровизацию и показал ей оттопыренный большой палец. После концерта комиссия слегка подобрела, но далеко еще не до конца.
На кону стояли общеобразовательные предметы, а уж на методике их преподавания тетки из комиссии не одну собаку съели, а как минимум свору.
***
В первую очередь тетки приперлись на урок к математику. И этот… Наполеон, вместо того, чтобы вызвать к доске Веденеева, Цветаева, Неверова, Лемешеву или хоть Сонину с Подберезкиной, не говоря уж о Лёке Андреевой, принялся по очереди вызывать честных троечников.
Троечники скрипели и ворочали мозгами, потели от напряга и чуть не мел жевали, но понукаемые строгим учителем, решали. Математик ходил по рядам, иногда взглядывал на доску, ловил умоляющие ответные взгляды своих троечников, «нукал» или отрицательно качал головой. Троечники или продолжали действие после холодного «ну», или быстро стирали написанное после отрицательного жеста, и так, поэтапно, добирались до заветного финала. Между прочим, в неплохом для троечников темпе. Они старались изо всех сил и возвращались на место счастливыми.
Остальные решали гораздо быстрее, а некоторые еще и из задачника, который математик рекомендовал выписать книжной почтой из Москвы. Большая часть учеников, после того как директор назначил им нового классного руководителя, увлеклась математикой не на шутку.
И теперь учитель ходил по рядам и приостанавливался над тем или другим своим учеником, качал головой, но чаще просто удовлетворенно кивал и шел дальше. Дети ловили его взгляды и кивки, те, кому он указывал на ошибку, занимались ее поисками, остальные решали дальше. Высокая комиссия не преминула отметить, что некоторых учеников математик игнорировал, они сами, не поднимая головы, что-то строчили в своих тетрадках.
Тетки зачиркали в своих блокнотиках, а потом тоже прошлись по рядам. Одна, вероятно математик, уделила внимание как раз тем ученикам, которых Моисей Семенович проигнорировал. Она позависала над тетрадками Веденеева, Подберезкиной и Сониной и с умным видом поджала губки.
— Моисей Семенович, а почему вы не отправляете ваших учеников на городские олимпиады по математике?
— Так они же все гуманитарии, — пожал плечами математик.
— А вот эти, решают задания из сборника московской олимпиады?
— Ну, естественно, что еще с ними делать на уроках, раз из задачника они все уже по теме перерешали? — опять удивился математик, — Вот начнем новую тему, тогда и они будут решать как все, из задачника… Поначалу. Иногда я им даю индивидуальные задания.
— Кому им?
— Да вот хоть, Андреевой, Цветаеву, Лемешевой, Неверову, Подберезкиной, Сониной, Маринину, Самойлову… Да я их всех не вспомню. Возьмите тетрадки, если хотите.
— Это самый сильный ваш класс?
Математик принялся массировать затылок.
— Озадачили, признаться… Нет, статистику я не вел. А надо бы заняться, подумаю над алгоритмом мониторинга.
— А так навскидку, какой процент ваших учеников по классам решает задачи повышенного уровня сложности?
— Ну, вы спросили… Можно, я отчитаюсь в письменном виде через два дня.
— Приблизительно, Моисей Семенович?
— Ну, процентов тридцать пять, сорок… У маленьких повыше. А что?
— У маленьких повыше?
— Ну да, там где арифметика еще. Устный счет. Да вы приходите, следующий урок у меня в 5 «б».
Камал закатил глаза, этот Наполеон от математики, судя по всему, фишку вообще не рубил.
— А эти, — проверяющая тетка кивнула в сторону пыхтящих у доски троечников, математик вызывал их по двое, — Они у вас как? Тоже решают?
— Простые задания, конечно, решают.
— Они все у вас решают?
— Да попробовали бы не решить. Я специально к доске вызывал сегодня только тех, кто не силен в математике.
Моисей Семенович улыбнулся.
Тетки у двери запереглядывались. У Камала сложилось четкое ощущение, что они едва удерживались от того, чтобы не покрутить пальцем у виска. Ну, ясно, какой дурак, кроме их гениального математика, будет демонстрировать комиссии самых слабых учеников?
Одна из теток, как верно вычислил Камал, предводительница стаи, обратилась к классу с назиданием.
— Ребята, стране вовсе не нужно так много художников и музыкантов, учите математику, стране нужны инженеры, техники, рабочие! Вам ясно?
— Нам ясно, — отозвался Камал, который отказался бы скорее от хлеба, чем от красок, — Не беспокойтесь за нас и за страну, мы — надежная смена.
Славка Цветаев принялся давиться смехом, но по счастью дамы из комиссии уже покинули класс.
— Цветаев, — строго прикрикнул математик, — Ты опять за старое!
— Простите, Моисей Семенович.
— Моисей Семенович, что же вы при этих дурах Юрку Веденеева к доске не вызвали, или Серегу Неверова, или хоть Лемешеву? — перебил Цветаева Камал.
— При этих дурах? Рахматуллаев, ты что себе позволяешь?
— Ладно, при умных, но почему?
— Как это почему? По-твоему, я должен комиссии очки втирать? Я не кладовщик на овощебазе!
— Ну, тогда вызывали бы Пантелееву! — не унимался Камал, — Раз уж вы не кладовщик, и не хотели показывать товар лицом, а только с изнанки!
— Я и собирался. Пантелеева, к доске.
Класс заржал. Математик недоуменно воззрился на свою сбесившуюся аудиторию. Но потом решил, что ребята перенесли стресс из-за посещения урока высокой комиссией и решил спустить нарушение дисциплины на тормозах. Он дождался, пока дети успокоятся, а затем обратился к Камалу.
— И, кстати, вызови я Лемешеву, это бы точно добром не кончилось. По моим наблюдениям, она таблицу умножения или не знала совсем, или успела забыть. Лемешева, сколько будет семью восемь?
— Сорок семь, Моисей Семенович! — ответила Ленка, ни секунды не думая.
Математик выразительно взглянул в глаза Камалу и удовлетворенно кивнул.
— Вот, полюбуйся, Рахматуллаев, что я говорил!
— Да она придуривается! Вам подыгрывает мне назло! — закричал Камал, покраснев от гнева.
— Представь себе, нет, — спокойно ответил математик и, повернувшись в сторону, Ленки добавил, — Лемешева, после уроков останешься учить таблицу. Я сам тебе шпаргалки заготовлю.
— Если шпаргалки с вашим автографом, Моисей Семенович, хоть сто раз! В смысле, выучу.
Математик кивнул и неожиданно обратился к Андреевой.
— Андреева, а кого это ты там рисуешь?
— Вас, Моисей Семенович! — радостно улыбаясь, призналась Лёка.
Класс замер, страшась даже предположить, что сейчас последует. Моисей Семенович неожиданно для всех польщенно улыбнулся и сказал.
— Как это называется? Детская непосредственность?
Одноклассники бесстрашной Лёки дружно засмеялись.