И Камал сидел за круглым столиком, покрытым старинной скатертью, связанной крючком, учился говорить и любовался собором или наблюдал за тем, как роскошный котряра фониатра безуспешно охотился в виноградных лозах на горлинок. Горлинок в обширном зеленом дворе маэстро было просто видимо-невидимо и по весне они начали ворковать как целый оперный хор.
Наконец фониатр выучил Камала навыкам плавной речи и сдал с рук на руки Елизавете Ксенофонтовне. Правда, не преминул посетовать.
- У мальчишки никакого слуха! Медведь на оба уха наступил. Безнадежен, фальшивит в каждой ноте.
Но Елизавета Ксенофонтовна почему-то не огорчилась, а наоборот, счастливо засмеялась.
Потом она занималась с Камалом уже сама. Учила его технике сценической речи, риторике, ритмике, задавала учить наизусть афоризмы, поговорки, пословицы. Камал заучил наизусть огромное количество стихов. И полюбил поэзию на всю жизнь. Скороговорки он проговаривал как автомат, без запинки, на зависть своим друзьям из оперной труппы.
Камал с удовольствием ходил к Елизавете Ксенофонтовне в ее квартиру в новом доме на улице Пушкина. Даже по дороге, пока еще шел через сквер с древними чинарами и дорожками, посыпанными красным песком, Камал уже начинал радоваться и волноваться от предстоящей встречи с новыми открытиями. И ему казалось, что Елизавета Ксенофонтовна, на самом деле фея Виллина из сказки Волкова, а все ее, а теперь и его тоже, друзья, тоже из книг и сказок, пока для него неизвестных. Но он их непременно найдет, эти книги, прочтет и всех узнает по именам.
В общем, к осени Камал говорил идеально. Вот только одно обстоятельство надолго оставалось для него источником недоразумений. Он научился говорить, но не на родном для себя языке. Будучи представителем титульной нации в этой союзной республике, Камал мог сказать на языке предков только, здравствуй и прощай. Да и то с русским акцентом!
И вот даже минувшим летом, на этюдной практике, он попал впросак самым постыдным образом. Практика спустилась в кишлак у подножия гор, с заданием написать не менее десяти этюдов с живописной архитектурой, террасами усеявшей склон. И там к рослому Камалу, очевидно приняв его за старшего, обратился местный дед в стеганном полосатом халате, подпоясанном скрученным в треугольник платком и в тюбетейке на бритой голове.
Камал оторвался от этюдника и беспомощно улыбнулся в ответ аксакалу.
- Не понимаю, дедушка, - тихонько признался он.
Старик удивился и на его лице явственно отразилось недоверие и подозрение. Вмешалась Лемешева, всезнайка негодная. Она что-то быстренько прострекотала деду, тот засмеялся и обратился уже к ней. Ленка опять ответила, а дед, смерил взглядом Камала и захохотал пуще прежнего. Потом он хлопнул смущенного парня по плечу и сказал ему.
- Хоп, майли!
Это Камал был способен понять. Слова означали, «ладно, договорились». И их в республике понимали даже приезжие. Слова часто звучали в знак окончания торговой сделки на рынках.
Но какое там «хоп»! Камал тогда дико разозлился на Ленку! Будто мало ему было прежних обид! Он по дороге в лагерь подкатил к Данияру и потребовал, чтобы тот перевел ему диалог Ленки и аксакала.
- Она сказала ему, что ты этого языка не знаешь. Дед спросил тогда кто ты по национальности. Она ответила, что ты японский самурай.
- И что? Дед знает кто такие самураи?
- Не только знает, Кама, он их в сорок пятом гнал взашей и в плен брал пачками! Участвовал в разгроме Квантунской группы армий, разведчик батальонный. Но о тебе сказал, что ты тут гость, поэтому в плен брать он тебя не станет. Так живи.
- Черт! Лемешева эта, кто ее за язык вечно тянет! И она-то откуда язык знает?
- Так Лена живет здесь, Камал. Родилась здесь, вот и выучила.
- Так, ладно, а с самого начала о чем дед спрашивал? Чего хотел?