Домовой поймал мой взгляд, усмехнулся в усы, сообщил:
— Я ей глаза отвел. Не зайдет. Ни она, ни баба Нюша.
Я принял из его рук стаканчик, глотнул ядрёный квас. Точно, бабкин. Только она такой настаивала. Поперхнулся. Из глаз выступили слёзы.
— Хорош квасок, продирает носок! — засмеялся домовой, принимая у меня посуду. Наполнил стаканчик и уже сам осушил его, но не как я, залпом, а маленькими глоточками. Крякнул от удовольствия.
— А откуда ты узнал, что я чародей? — словно невзначай поинтересовался я. — Неужели сразу заметно?
— Ну, людям, конечно, не видно, — степенно ответил домовой. — Они не видят, кто чародей, кто колдун, кто оборотень. А вот мы… Сразу, не сразу, но различать можем. Вот, к примеру…
— А у вас тут и оборотни есть? — перебил его я. — И колдуны?
Трифон недовольно хмыкнул на то, что я его оборвал, но сообщил:
— Оборотень один остался. И не здесь, а в Кочарах. Но он смирный. Раз в три месяца задерет овцу и рад. Тем более, что у него у самого этих овец стадо голов в тридцать. Для того и держит. А чтоб человека там — ни-ни! Его тогда Василь Макарыч сразу по корень!
Домовой энергично рубанул ручонкой, словно сабелькой, сверху вниз, показывая, как поступил бы с оборотнем этот самый суровый Василь Макарыч.
— Он колдун хоть и не такой сильный, но старый, и к людя́м (он сделал ударение на «я») хорошо относится…
— Кто? — не понял я.
— Да Василь Макарыч! — нетерпеливо повторил Трифон, немного раздраженный моим недопониманием. — Лесником работает! Его дом на том конце деревни! Он за порядком следит — ого-го!
— Понятно! — кивнул я и вроде как ненароком поинтересовался. — И много в деревне осталось таких… ну, домовых, как ты?
Трифон уселся на табуретку, свесив ножки, уперся ими в перекладину, вздохнул:
— Немного. Еще трое. Да у лесника шишок есть.
— Шишок? — удивился я. — Ну и имечко…
— Помощник его, — пояснил домовой. — Это не имя. У таких, как он, имен нету. Просто шишок. Работник. Слуга. Он к дому не привязан. По хозяйству помогает, травы всякие, коренья собирает. Поутру за росой выходит. Василь Макарыч даже зелья ему варить поручает. У каждого колдуна есть слуга.
Он снова налил в стаканчик квасу, глотнул. Потом вдруг отставил, виновато посмотрел на меня. Поспешно протянул мне, угощая:
— Будешь?
Я отмахнулся:
— Хватит. Чаю покрепче я бы выпил.
Домовой соскочил со стула, рванулся к двери:
— Так я сейчас принесу!
И скрылся за дверью. Кажется, она даже не отворялась. Я прикусил язык. Произошедшее казалось невозможным, что-то из области фантастики. Но с другой стороны, живое подтверждение случившемуся было вот, на столе — глиняный кувшинчик со стаканчиком. И посуда явно не фабричной заводской работы, а именно ручная, как будто слепленная каким-нибудь местным гончаром. Вон, даже застывшие следы пальцев на стенке остались!
Я осторожно взял кувшинчик в руки. Пальцы обожгло буквально ледяным холодом. Я поспешно поставил его обратно. Вздохнул. Нет, всё-таки это мне не почудилось.
На пороге снова возник Трифон с железной кружкой, над которой дымился парок горячего чая. Дверь снова осталась закрытой. Он подскочил ко мне, сунул мне в руки кружку. Я взвыл, поспешно поставил её на стол и замахал рукой — кружка оказалась огненно-горячей!
— Ой! — домовой виновато присел. — Я ж нечаянно! Прости, извини, хозяин!
Он ухватил меня за обожженную ладонь, дунул в неё. Я с удивлением обнаружил, что боль исчезла напрочь, и вместе с ней пропала на пальцах и краснота от ожога.
— Ловко! — я еще раз осмотрел ладонь.
— Я только могу исправить то, что сам натворил, — пожаловался домовой. — У тебя врачевать лучше получается. Я уж думал, что хозяйка со своим сердцем до зимы не дотянет…
— А ты видел что ли? — спросил я. — Что именно я лечил?
— Конечно! — Домовой снова уселся на стул. — От тебя сила живая жгутом-потоком пошла. Прям на деда с бабкой. Сначала на Анну Федоровну, а потом на Пал Иваныча. Что я, слепой, что ли совсем? Я всё вижу…
Трифон соскочил со стула, подбежал ко мне, ткнул меня пальцем чуть повыше пупка:
— Вот здесь у тебя клубок крутится — светлая, живая сила, зеленоватая такая. И вместе с ней в клубке серая мертвая сила, прям глаза жжет, если присматриваться. И всё вместе скручено в один шар.
Он провел круг на моем животе, больно напирая своим пальцем. Я замер, отодвинул его руку от себя и сказал: