Он приехал на зеленом лендровере.
За несколько дней до этого я обедал у Сэма. Не успел я усесться в их гостиной, блиставшей «хирургической чистотой», как Сэм вошел, помахивая бутылкой.
— Думаю, это не помешает нам к обеду, что скажешь, Хилари?
Я принялся изучать этикетку.
— М‑м… не думаю, Сэм, это же шампунь.
— Но здесь написано, что он на ягодах, — возразил Сэм, будучи не в силах признать тот факт, что он выбросил на ветер пять франков.
— Для придания блеска сухим волосам.
В результате ему пришлось вскрыть коробку с австралийскими винами, которые он приобрел в Нормандии, в местечке под названием «Выпивохи», неподалеку от Кана.
— Сэм, а ты случайно не поедешь во Францию до среды? — спросил я.
При мысли о возможном приключении брови его поползли вверх, морща лоб и блестящую лысину. Огромные желтые сельскохозяйственные машины, выполнявшие в поле его работу, управлялись с помощью спутниковой связи прямо из дома, с которым он мог связаться из любой точки земного шара, поэтому он всегда имел возможность следить за причиняемым им вредом.
— Ну, я вообще–то не собирался… но могу. — Сэм всегда был готов куда–нибудь отправиться.
— Нет, если ты не собирался, то, пожалуйста, не утруждай себя…
— Нет–нет, ездить по ночам очень приятно; к тому же говорят, что пенициллин стоит там гораздо дешевле, так что я все равно собирался его купить. Так ты хочешь, чтобы я тебе что–то привез?
— Ну, э‑э… какого–нибудь печенья и пирожных, если можешь… похоже, в четверг ко мне заедет один молодой человек, а здесь так трудно додать приличное печенье.
Молодой человек? — проурчала миссис Сэм, у которой сложилось совершенно превратное представление обо мне и молодых людях из–за того, что за тридцать лет нашего знакомства она ни разу не видела у меня женщины.
Жена Сэма, которую все называли не иначе как миссис Сэм, была высокой худой женщиной, державшей дом в идеальной чистоте и редко открывавшей рот, зато когда она это делала, то говорила поразительно низким голосом, характерным скорее для негритянки. Когда она спрашивала за столом, не подложить ли еще мусса из лягушачьих голов, казалось, что к тебе обращается сам знаменитый мистер Поль Робсон.
— Да, он назвался поэтом из поэтов за миллион фунтов. Не знаю, что он хотел этим сказать. Он звонил мне несколько дней тому назад, сказал, что восхищается моей поэзией, и попросил разрешения приехать. Вот я и пригласил его на чай. Ко мне так давно никто не приезжал, а в молодости я очень любил общаться с людьми. Писал письма разным поэтам и писателям, которые мне нравились, а они зачастую любезно приглашали меня к себе поговорить о своей работе — что–то вроде помощи подрастающему поколению. Пауэлл, Форстер, хотя он слишком увлекался молодыми людьми, а у Теда Хьюза были потрясающие булочки со смородиной — такие продаются только в маленьких булочных…
Все эти имена ровным счетом ничего не говорили Сэму и его жене.
— Ты до сих пор пишешь стихи? — спросил Сэм. — Яне знал, что ты пишешь стихи. Я думая, ты бросил это дело, после того как переехал сюда.
Сэм был из тех, кто мог спросить у прокаженного: «А что это случилось с твоим носом, приятель?» И при этом он был бы страшно доволен собой, полагая, что оказывает тому любезность своей прямотой и откровенностью, попросту и без обиняков заявляя об его изъяне, вместо того чтобы ходить вокруг да около.
— Ну, вообще–то, как ты справедливо заметил, я не писал, не писал целых тридцать лет, и вдруг, даже боюсь сказать…
Сэмам стало неловко от моего легкомысленного тона.