— А ты пробовал привести ее на точку?
— Ну да…
— И что было?
— Она чуть в обморок не свалилась.
— И чего еще ты ждешь?
— Я думал пристроить ее в «Рандеву» — там ей могло бы понравиться. Все же танцы… а не тупая ебля на конвейере.
— Представь, что скажут Саня и Брюхо, когда услышат ее историю, — улыбнулась я одними губами. — На хрен тебе надо, чтобы тебя отчитывали, как Гриню?
— Н-да, — Лохматый вытер ладонью капельки пота с лысины. Я буквально чувствовала, как жадность борется в нем с осторожностью.
— Слушай, Анька, спасибо тебе, — сказал, наконец, Лохматый. И вдруг удивил меня: — Раз так, пойду я, попробую ее трахнуть, предложу денег… Все–таки она уже два дня со мной знакома…
— А если она не даст?
— Думаешь? Мне — и не даст?
Этот человек вполне серьезно рассчитывал, что способен понравиться напуганной девчонке, не желающей отдаваться за деньги.
— Не надо денег, — посоветовала я. — Свози ее лучше в ресторан или на пляж. А еще лучше — куда–нибудь на экскурсию, ей должно быть это по душе.
— Блин, времени нет ее обхаживать, — засомневался Лохматый. — Лучше забашлять…
— Ты слишком привык к проституткам, — сказала я, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. — С Изабеллой нужен другой подход, забота и внимание, ласка… Пойми, не каждая дверка открывается золотым ключиком. Если у тебя нет на нее времени, возможно, ничего не выйдет.
— Я все же попробую, — упрямо сказал он. — Доберешься в «Рандеву» на такси, ладно?
— Лохматый влюбился, — все–таки рассмеялась я. — Тебе уже стукнуло тридцать пять, а ты еще способен на высокие чувства!
— Ну, нравится мне она, — сказал Лохматый, тоже улыбаясь. — Седина в бороду — бес в ребро. Люблю, кстати, девчонок, у которых видны ребра. Типа тебя.
— Что–то не замечала, чтобы ты ко мне клеился.
— Я на чужой кусок не претендую.
— А я думала — не хочешь изменять жене.
— Эх, сколько той жизни! — Лохматый махнул упитанной рукой. — Анька, я твой должник.
— Сочтемся, — кивнула я ему. — Только не дави на девчонку, ей одиноко и страшно, будь с ней поласковей.
— Обижаешь, — важно сказал Лохматый и пошел ко входу в подъезд.
Вот так я выступила инициатором романа между Лохматым и питерской малолеткой Изабеллой, хотя семнадцать лет — возраст вполне зрелый для брака и любви. Так что, чего уж там… Через три месяца они расстались: Лохматого к тому времени заела упреками законная супруга, Брюхо и остальные потешались над ним, а Изабелла, вся в золоте и дорогой одежде, села на самолет Пулковских авиалиний, пообещав ждать приезда лысого толстяка в Санкт-Петербург.
В сентябрьские дни я стала единственным другом и наперсницей Лохматого, и он делился со мной планами побега в северную столицу, которым вряд ли суждено было осуществиться — его жена срочно забеременела вторым ребенком.
… И тут грянула война…
Вошедшая в историю как «Интифада Эль-Акса», она моментально преобразила маленькую страну, до той поры купавшуюся в благополучии и относительном достатке. Шумные улицы по вечерам почти обезлюдели, народ, вне зависимости от национальностей и религии, с опаской садился в автобусы, которые обзавелись скверной привычкой взрываться, на границах гремели выстрелы, куда–то испарились иностранные инвесторы и международные корпорации сворачивали свои израильские филиалы.
Работа в «Рандеву», которая к концу лета не без моих усилий приносила владельцам баснословную прибыль — месячные обороты уже превышали миллион — резко упала. Печать уныния читалась на лицах всех, включая стриптизерок, которые буквально рвали друг у друга считанных клиентов, и я поняла, что вновь меня настигает дежа вю, и пора собираться домой.
На мой двадцать шестой день рождения Брюхо, к тому времени уже называвший меня наедине Сонечкой, подарил перстень с бриллиантом в три карата и неожиданно сказал, что строит небольшой особняк под Веной, в котором надеется, наш ребенок увидит свет. Несколько месяцев он не заговаривал об этом, но оказалось, что свою идею он не забыл.
— Я еще не дала согласия, — напомнила я ему, глядя в стекла его дорогих очков.
— Удивляюсь, кстати, почему, — сказал Брюхо. — Другая была бы счастлива на твоем месте.
— Тридцать лет разницы между нами — это очень много, — сказала я. — Пятнадцать, ну пусть, двадцать, я бы еще, возможно, решилась.
На самом деле, пугал меня не столько его возраст, сколько сомнение: а вдруг я, вопреки всему, способна полюбить. Кого–то другого, кого я еще не знаю. Представить себе этого ревнивого и смертельно опасного человека между собой и свободой было действительно страшно. Хотя Брюхо был умен и богат — два качества, которые любая была бы не прочь видеть в своем мужчине…