Так как–то получалось, что все обещания Эдика не выполнялись. Видимо, это было свойство его кармы. Меня, а вместе со мной и всех работниц клуба, и самого Эдика арестовали в этот же вечер.
То, что я сидела за столиком, весьма пристойно одетая, и моя виза была не просрочена, сыграло на моей стороне: застань полицейские Анну Лисовскую голую у шеста, ей не помог бы ни фальшивый израильский паспорт, ни настоящая печать о въезде в Европейский Союз. Потому что это была бы Лисовская, нелегально работающая. А так им досталась Лисовская, культурно отдыхающая за столиком, уставленным напитками.
О, великолепное чувство, когда ты выходишь на свободу после допроса, тебе уже ничто не угрожает, и ты можешь дышать волшебным воздухом летней ночи над Рейном. Всего только сутки миновали с тех пор, когда я вышла в такую же ночь после «динга», но какая поразительная разница в ощущениях! Воистину, нам нужны контрасты. Невозможно постоянно наслаждаться, нежась в теплом джакузи — оценить его по-настоящему поможет ледяной душ.
Именно такой душ обрушился на рыжую шевелюру Эдика, когда сразу несколько работниц дали на него показания. Им пообещали временный вид на жительство в Германии, если они сольют всех, кто когда–либо брал у них деньги, привез в Европу, трахал бесплатно…
Словом, на Западе начиналась новая эра, которая проходит под знаком борьбы за женские права. Я и сама поддержала бы эту кампанию обеими руками, если бы речь шла о невинных девушках, вовлекаемых в сети коварных торговцев людьми, совратителей несовершеннолетних, насильников и садистов.
Но как смешно было смотреть на всех этих прожженных шлюх, которые хлопали ресничками перед телекамерами и заверяли, что приехали работать горничными и официантками. Большинство из них трахалось за деньги и просто за спасибо с любым украинским таксистом, русским ментом, молдавским таможенником, трахались бесплатно с пятнадцати лет после дискотек, и после этого, сделав по три-четыре аборта, переболев парой-тройкой венерических заболеваний, слёзно упрашивали какого–нибудь сутенера забрать ее на работу в Европу. И теперь они этого же сутенера на голубом глазу сажали в тюрьму, чтобы самим остаться в сытой и наивной стране, где можно изображать бедных, но честных леди — жертв сексуального рабства.
Поскольку мое пребывание в Германии было вполне легальным, мне удалось записаться на свидание с Эдиком. Теперь это был совершенно другой человек, и общение с ним в присутствии полицейского оказалось настолько тягостным для меня, что я пожалела о своем решении проявить сочувствие к этому пропащему человеку. Трое девушек дали на него показания, и Эдик раскручивался лет на пятнадцать. Убийца, если докажет, что действовал в состоянии аффекта, получает значительно меньше. А Эдик, если задуматься, никому не причинял вреда. Закон суров, но это закон, вещали древние римляне. Что тут добавить?
Далеко не все наши работницы прельстились сладкой германской жизнью. Теперь те, кто молчал и не сотрудничал со следствием, ожидали депортации в свои страны, как мы с Сабриной, то есть, Таней Масловой, много лет назад. Среди ожидающих под сводами женской депортационной тюрьмы была и Салли. Я конечно же пришла к ней на свидание, привезла два чемодана ее вещей для камеры хранения, набрала в тюремном автомате печенья, соков и шоколада на всю мелочь, которая у меня была (Эдику я накупила сигарет, но тогда я еще не знала об автоматах, а теперь запаслась мелочью где–то на полкило).
— Ты бы могла выйти отсюда, если бы сдала им Рустема, — сказала я.
— Перестань об этом, — испуганно произнесла Салли, оглядываясь на полицейского, который обязательно присутствовал в комнате для свиданий.
— Ты совершаешь глупость, — с сожалением сказала я. — Могу поспорить, что его уже давно нет в Германии, так что ты бы ничем не рисковала.
— А вдруг он здесь?
— Разве Рустем похож на идиота?
— В тюрьме сидят не одни идиоты, — возразила Салли, и мне было тяжело отрицать справедливость ее слов.
Поскольку китаянке не грозил тюремный срок, на ней не лежала печать обреченности, поразившая меня при свидании с Эдиком, и общение с ней далось мне просто и легко. Мы договорились созваниваться и переписываться в будущем, и после этого больше ничего не удерживало меня в Кёльне.
Признаться, Германия как–то до сих пор ассоциируется у меня с тюрьмами или близостью таковых. Такое впечатление об этой стране конечно же несправедливо, да только я здесь пишу не объективный отчет о путешествии, а правду о своей жизни. Поэтому, надеюсь, вы поймете меня, когда я скажу, что вечером этого же дня, вручив хозяйке ключи от квартиры, села за руль и пересекла бельгийскую границу сразу за Аахеном. Вновь на душе моей было пусто и легко, а впереди раскинулась настоящая Западная Европа.