И добавил, когда тот не нашелся что ответить:
— Ладно, оставайся. Ты мне мешаешь не больше, чем кофейник: ты же и разозлиться-то по-настоящему не способен.
Он взял стул за спинку, осмелился наконец поставить его перед стариком, потом сел и, коснувшись колен Гассена, продолжал:
— Ну, так как? Тебе не кажется, что мы почти договорились? Скажи, комиссар, что мне отломят за Бебера?
Он говорил об этом, как в домашнем кругу говорят после обеда о недавнем отпуске, а жена его продолжала вязать, ритмично позвякивали спицы.
— Вероятно, отделаетесь двумя годами: впрочем, присяжные, может, и вовсе дадут срок условно.
— Это ни к чему. Я устал. Два года полного покоя — это же замечательно. А потом?
Жена его подняла голову, но ничего не сказала.
— Потом, Гассен, я обзаведусь паровичком, очень маленьким, как «Орел-один»…
И почему-то вдруг севшим голосом закончил:
— Да скажи мне, Бога ради, хоть слово! Ты так и не понял, что все остальное ровным счетом ничего не значит.
— Что я должен тебе сказать?
Старик не знал этого. И вообще больше ничего не соображал. Воскрешение стародавней трагедии всегда сбивает с толку. Старик же был сбит до такой степени, что к нему вдруг вернулась былая манера держаться: робко, приниженно, как бедный проситель, сидел он на стуле, не смея шевельнуться.
Дюкро встряхнул его за плечи.
— Вот видишь! А может случиться еще кое-что! Например, завтра ты уйдешь на своем «Золотом руне». А потом, в один прекрасный день, когда ты совсем ничего не ждешь, вдруг услышишь, что тебя окликнут с какого-то буксира. И это буду я сам, в рабочей спецовке! Ребята ничего не поймут. Станут говорить, что я разорился. Но ты не верь. Просто я устал тащить воз…
Он не сдержался и с вызовом посмотрел на Мегрэ.
— Знаете, я ведь и сейчас еще могу от всего отпереться, а вам, скорей всего, не найти будет доказательств! Вот что я надумал сделать. Знали бы вы, до чего я додумался!
Когда я, раненный, оказался у себя и полицию уже подняли на ноги, я решил повернуть дело себе на пользу, чтобы вся семейка взбесилась.
Мегрэ обернулся и бросил взгляд на его дочь и зятя.
— Удобней случая мне было не найти!
Дюкро провел ладонью по лицу.
— Гассен! — крикнул он, словно забыв, о чем только что говорил, и глаза его зло сверкнули, а когда старик на него посмотрел, спросил: — Это все? Ты на меня не в обиде? Ты же знаешь: захоти ты мою жену вместо…
Его душили слезы, но дать им волю он не мог. Не мог он и другого — обнять своего товарища. Он подошел к распахнутому окну, закрыл его, привычным движением мелкого буржуа задернул шторы.
— Послушайте, дети мои, уже одиннадцать. Предлагаю всем переночевать у меня, а завтра отправиться…
Последующие слова были обращены, главным образом, к комиссару:
— Не бойтесь, у меня нет ни малейшего желания сбежать, напротив! Да, кроме того, у вас там внизу инспектор. Жанна, приготовь-ка нам по глотку грога, а потом ляжем спать…
Жена послушно, как простая служанка, взяла и отложила спицы. А Дюкро, подойдя к двери во двор, крикнул в темноту сырой ночи:
— Господин инспектор, идите сюда! Вас требует ваш шеф…
Промокший насквозь Люкас глядел оторопело и встревоженно.
— Для начала выпейте с нами.
И вот, можно сказать, под занавес, все собрались вокруг стола, держа в руках стаканы с горячим грогом.
Когда Дюкро протянул свой, чтобы чокнуться с Гассеном, тот, не моргнув глазом, шумно выпил.
— На кроватях есть простыни?
— Вряд ли, — отозвалась Берта.
— Ступай, постели.
Немного погодя он доверительно сообщил Мегрэ:
— Устал я от всего этого до смерти, но мне все-таки стало полегче.
Женщины переходили из комнаты в комнату, стелили постели, доставали для всех ночные рубашки. Мегрэ, положив в карман патрон, потребовал от Дюкро:
— Отдайте мне револьвер и поклянитесь, что другого в доме нет.
— Клянусь.
Впрочем, занавес уже упал, драма ушла в прошлое.
Атмосфера в доме изменилась. Теперь она была такой, какая бывает после похорон, когда все чувства уступают место усталости. Судовладелец опять подошел к Мегрэ и сказал, указывая рукой на дом со всем, что в нем было.
— Сами видите! Даже в такой вечер, как сегодня, им непременно надо учинить какую-нибудь мерзость.
Скулы у Дюкро пылали сильнее обычного, вероятно, у него начинался жар. Он первым поднялся по лестнице, показывая дорогу. По обеим сторонам коридора тянулись комнаты, обставленные, как номера в гостинице.
Дюкро кивнул на первую:
— Это моя. Думайте, что хотите, но я никогда не мог спать без жены.
Она разыскивала в шкафу шлепанцы для Мегрэ и услышала слова мужа, который тут же шлепнул ее:
— Бедная моя старушка. Идем! Похоже, на паровичке я все-таки выкрою для тебя местечко.
День едва занялся, а Мегрэ, уже полностью одетый, накинув на плечи одеяло — было очень сыро, — стоял, облокотясь на подоконник. Гравий во дворе еще не просох, и, хотя дождь прекратился, с карнизов и деревьев вовсю капало.
Сена казалась совсем серой. Перед шлюзом стоял буксир с четырьмя баржами. Вдалеке, между двух темных рядов деревьев, окаймлявших излучину, поднимался еще один караван судов.
Поверхность воды холодно поблескивала, Мегрэ снял одеяло и привел себя в порядок. Итак, за ночь ничего не произошло. По крайней мере, он ничего не слышал.
Для полной уверенности он отворил дверь в коридор.
Инспектор Люкас стоял на своем посту.
— Входи.
Бледный, до смерти усталый Люкас вошел, напился воды из графина и, став у окна, потянулся.
— Ничего! Никто не шелохнулся. Позже всех угомонились молодые. Они прошептали до часу ночи.
Приехал на велосипеде шофер — он жил в другом месте.
Люкас вздохнул:
— Полжизни за чашку кофе, только погорячее!
— Пойди свари!
Казалось, кто-то услышал его желание: в коридоре мелькнула тень, и мимо бесшумно прошла г-жа Дюкро, в халате и легкой косынке на голове.
— Уже встали? — искренне удивилась она. — Сейчас приготовлю завтрак.
Разыгравшаяся накануне сцена на ней никак не сказалась. Г-жа Дюкро оставалась сама собой, какой, должно быть, была всегда — унылой и работящей.
— Подожди в коридоре.
Чтобы окончательно разогнать сон, Мегрэ умылся холодной водой; когда он снова подошел к окну, Сена была уже совсем другой: караван барж вошел в шлюз, вода посветлела. В небе появились розовые тона, запели птицы. Послышался шум мотора: шофер вывел из гаража машину. Но день еще не наступил. Воздух хранил ночную свежесть, жаркие лучи солнца еще не разбудили землю.
— Шеф, он здесь…
В комнату вошел Дюкро, непричесанный, со спущенными подтяжками, в рубашке, широко распахнутой на груди.
— Вам ничего не надо? Дать вам бритву?
Потом он перевел взгляд на Сену, но увидел совсем не то, что комиссар.
— Вот те на! Они уже опять взялись за песок!
Внизу зашумела кофейная мельница.
— Скажите, что мне можно взять с собой в тюрьму?
Он не шутил, просто спрашивал.
— Если хотите, отправимся сразу же после завтрака и подбросим Гассена на баржу — тогда я, может быть, увижу Алину.
Дюкро на самом деле был огромен, а полуодетый, в топорщившихся на ногах брюках, и вовсе походил на медведя.
— Мне надо еще кое-что у вас спросить. Помните, что я говорил о деньжонках? Я, конечно, могу это сделать — то-то дочка с зятьком взбесятся! Только вот в нынешних обстоятельствах…
На этом дело и кончилось. Дюкро словно очнулся после тяжелого похмелья, с горечью во рту, но с холодной головой…
— Во всяком случае, уж кто-кто, а ваши конкуренты порадуются…
Этого оказалось довольно. В Дюкро снова проснулся рачительный хозяин.
— Какого адвоката вы посоветовали бы мне взять?
Засвистел буксир, оповещая о себе следующий шлюз, а заодно уточняя количество своих барж. Неслышно, в войлочных туфлях, подошла г-жа Дюкро.
— Кофе на столе, — робко проронила она.
— Ничего, если я спущусь к столу в таком виде? Знаете, старая привычка. Надо только предупредить Гассена.