Теперь мне нужна еще одна таблетка, сказал Хадар. — Нет, не одна, а две.
Когда она вернулась с таблетками и несколькими ложками воды в кофейной чашке, он уже заснул.
Ее рабочие дни становились все длиннее и тяжелее. Но она продолжала писать и однажды сказала Улофу:
Скоро у меня закончится бумага, книга будет готова, и тогда я уеду.
Но ты все-таки позволишь ему умереть? спросил Улоф.
Кому?
Этому Кристоферу, о котором ты пишешь.
Не знаю. Его смерть не особо важна.
Но пока люди не умрут, книга ведь не может быть готова?
Сперва умрет Хадар. Он умрет раньше, чем я покончу с Кристофером.
Первым уйдет не Хадар, — сказал Улоф. Первым был мальчик. А потом Минна.
— Знаю. — сказала она. — Он все мне рассказал, Хадар.
— Всё? — удивился Улоф.
Всё?
Да, она предполагает, что он рассказал все. Она не видит причин доверять Хадару меньше, чем кому-либо другому.
И тогда Улофу пришлось поучить ее уму-разуму.
Просто смешно, чтобы Хадар рассказал все! Он, который в этом случае просто-напросто был убивцем! — неужто он рассказал бы, как отправил мальчика на тот свет? Как Хадар свалил его, Улофа, с ног, так что он был не в состоянии спасти мальчика — мальчик по-прежнему висел на цепи, — как он, Хадар, сел на него, Улофа, не давая ему пошевелиться, и это несмотря на то, что Хадар вообще-то был слабее и не такой тяжелый, но коварство и злоба придали ему нечеловеческие силы. Он, Хадар, был в таком бешенстве, что его аж трясло, и его пот стекал ему, Улофу, на шею, и на затылок, и в рот, и все это Хадар сделал только потому, что понял — лишь его, Улофа, мальчик любил по-настоящему. Да, и его исключительное право на сына было настолько очевидно и нерушимо, что он ни за что на свете не позволил бы Хадару хоть пальцем коснуться мальчика, даже в этом случае, когда тот, вися на цепи, дрыгал руками и ногами, борясь за свою жизнь!
Когда они потом сняли мальчика и пока Минна накрывала его, ему, Улофу, пришлось отойти в сторонку, его вырвало, вырвало прямо в свежевырытый ров, это пот Хадара, попавший ему в рот, ему было необходимо выблевать его, или, вернее, соль, невыносимый соленый вкус.
Неужто Хадар, хотел бы он спросить ее, неужто Хадар рассказал обо всем этом?
— Не совсем так, — ответила она, — не совсем.
Но поначалу, прежде чем Хадар утопил его в своем поту, пока он, Улоф, еще мог бороться, чтобы прийти на помощь мальчику, у него, Улофа, был такой восхитительный вкус во рту, вкус, который шел из его собственного нутра и который просто-напросто воплощал мальчика, этот вкус ему никогда не забыть.
А Минна?
Об этом спроси Хадара, — сказал Улоф. Хадара, который все знает. Хадара, который говорит только правду.
У каменного фундамента Хадарова дома начали пробиваться зеленые травинки. Она сорвала несколько и на раскрытой ладони принесла ему.
— На что мне трава? — поинтересовался Хадар.
— Это первая в этом году, Она пахнет зеленью.
Но его это нисколько не волновало. Трава и есть трава, она появляется и исчезает, трава его юности была такая же, как теперешняя, на закате дней, одну траву не отличить от другой, домашняя трава у фундамента дома как две капли воды похожа на дикую траву в лесу, траву можно использовать с той или иной целью, но она не обладает качествами, которые позволили бы ей возвыситься, придали бы ей истинный смысл. Он, Хадар, косил траву, сгребал ее граблями и развешивал для просушки, она попадала ему в башмаки и за шиворот, он отправлял в нее естественные надобности и, скатав ее в комок, подтирался ею. С него довольно травы, он распрощался с ней, он больше не хочет ее видеть.
— Я просто подумала…
Но и на это у него были возражения: ей вовсе незачем думать одно, другое, третье, всякую ерунду — ни про траву, ни про него самого и ни про Улофа даже или про жизнь в целом. Он, Хадар, всю жизнь старался избегать думать, верить во что-нибудь вообще; верить — это значит строить догадки, или представлять себе, или подозревать, или, в худшем случае, врать и говорить неправду. Улоф, он в этом смысле верующий. Улоф верит в Бога, поэтому он не способен существовать. Улоф верит, что будет жить вечно, поэтому он испарится, улетучится, как капля воды над огнем.
— Либо человек что-то знает, — сказал он. — Либо — нет.
Улоф велел мне спросить тебя насчет Минны. Что с ней стало?
Тогда он на минуту сосредоточился.
Думаю, она просто-напросто исчезла, ответил он. — Думаю, она ушла. Думаю, с ней что-то случилось. Думаю, она ушла к кому-то другому. Иногда я думаю, что она никуда не уходила, что она прячется. А Улоф знает? Да. Он знает, Улоф. После чего он в заключение вернулся к траве, или, вернее, к ее родственникам — листьям: Зато листья, — сказал он, это совсем другое дело
Улоф усыхал. Как он ни скреб чайной ложкой по своей груди, оттуда не появлялось ни капли, волдыри опали и исчезли, остались лишь желто-красные корочки.
Похожи на бутоны, — сказал Улоф.
Но его беспокоит, что у него больше нет этой непредусмотренной добавки к пище, лучшего питания, очевидно, не существовало, в то же время исчезновение волдырей, наверно, можно считать признаком возвратившегося здоровья, не исключено, именно этот сок практически излечил его.
Вероятно, волдыри были хитростью, которую тело выдумало для собственного самосохранения, ему бы хотелось думать, что его тело было таким же хитрым, как и он сам. Хитрость — это основа любого выживания. С помощью хитрости сотрудничать с телом — вот начало и конец.
Он также иногда мысленно взвешивал последнюю, решающую хитрость, которая намного превзойдет все, что, может, придумаетХадар: смерть понарошку.
Хадар ни за что бы не сумел осуществить безупречную мнимую смерть, он слишком нетерпелив, он не способен отгородиться от мира и погрузиться в себя.
Тут надобно лишь закрыть глаза и затаить дыхание. Он, Улоф, время от времени проводит короткие тренировки. Он знает, что способен.
Смерть понарошку — это как подавленный хохот или тайное пищеварение. С помощью мнимой смерти он смог бы пререхитрить Хадара.
Но мнимому покойнику нужен помощник и союзник, иначе его по ошибке похоронят, и тогда сама мнимая смерть окажется напрасной, в одиночестве мнимый покойник не на высоте. Да, Хадар похоронил бы его, даже если бы он, Улоф, поднялся из гроба и раскрыл всему свету обман.
Ежели бы у него кто был, ежели бы у него была Минна, тогда бы он с помощью мнимой смерти натянул Хадару нос!
Хадар думает, будто ты прячешь Минну здесь в доме, — сказала она.
В ответ на это он надолго замолчал, перестал говорить о мнимой смерти, из его глотки вырвался клекот. После чего произнес:
— Так вот что Хадар думал все эти годы!
— Не знаю. Но сейчас он так думает.
Мне давно хотелось знать, — сказал он, — какие мысли были у Хадара по поводу Минны. Как же он, верно, ломал себе голову! Ну и головоломку он себе устроил!
Когда он говорил, из уголоков рта стекала слюна, наволочка была вся в пятнах и разводах, пора снова ее стирать.
— Хадар беспокоится, — сказала она. — Он беспокоится обо всем и всех.
Только не говори ничего Хадару, — предупредил Улоф. — Ни словечка Хадару!
Чего не говорить?
— О Минне, — пояснил он. — То, что я тебе сейчас расскажу.
— Я не знаю, что ты собираешься рассказать о Минне, — ответила она. — Да и Хадар больше меня не слушает. Он говорит сам с собой, вот и все.
— Кроме меня, этого не знает никто, сказал Улоф. — Никто не должен этого знать. Ежели ты проговоришься Хадару: о лете пятьдесят девятого, о Минне, — я лишусь перевеса.
Ни один из вас не имеет перевеса, возразила она. — Ни ты, ни Хадар.
— Тогда больше не приходи ко мне, — сказал он. — Тогда отклоню от тебя руку мою.