— Что я сейчас пойду и подкрашу губы? — насмешливо сказала я.
— О, Боже. Может быть, вы действительно торгуете косметикой и продаете ее тому, кто в ней так нуждается.
— Не беспокойтесь, — улыбаясь, ответила я. — Я журналистка, профессор Форбс.
Собеседник воздержался от каких-либо комментариев, не желая далее испытывать судьбу. Когда официант принес меню, Форбс продолжил тему:
— Я действительно однажды познакомился в поезде с женщиной, которая торговала косметикой. Тогда я был женат, и знаете, что она сделала? На другой день явилась ко мне в дом и сказала моей жене, что это я предложил ей зайти к нам.
— Ей удалось что-нибудь продать? — спросила я.
— Вы угадали. Она получила выручку там, где, по-моему, у нее не было никакого шанса заработать хотя бы пенс. Я действительно совсем не знаю женщин. — Он пробежал глазами меню и посмотрел на меня. — Сделайте заказ, а я куплю бутылку вина. Пожалуйста, не возражайте. У меня есть повод.
— И не подумаю возражать.
Мы заказали луизианские устрицы и телячьи ребрышки.
Я подняла бокал.
— За то, что вы празднуете, профессор.
— Я пока не хотел бы, чтобы это попало в газеты.
— Это исключено, — заверила его я, стараясь не быть серьезной.
И все же он колебался. На его щеках появились два красных пятна, а лицо побледнело, но он все же отважился.
— Я хочу отпраздновать грант в триста тысяч долларов для исследовательской работы на моем факультете, которому никто даже копейки не собирался давать. Но я этого добился.
Он откинулся на спинку стула и стал раскачиваться, улыбаясь и кивая головой. Видимо, профессор не часто улыбался, и его улыбка казалась вымученной, но румянец снова расцвел у него на щеках, а в глазах светилась радость. Он горделиво повел плечами, когда сказал:
— Это произошло сегодня.
— Поздравляю, — сказала я, хотя полагала, что триста тысяч долларов в наше время не столь значительная сумма, когда речь идет об исследовательских работах. — И как же вы собираетесь ими распорядиться?
— Думаю, мы обязательно закончим начатый эксперимент. Что бы ни решило начальство! Дело в том, что наши исследования не преследуют никакой прикладной цели. Вы понимаете, что я хочу сказать? Ничего намеренно полезного.
— Чисто теоретические исследования.
— Совершенно верно. Черт побери, чистейшие… — Он на мгновение задумался. — Знали бы вы те времена, когда старику было столько же лет, сколько мне сейчас, а я был его учеником! Какие задачи мы перед собой ставили, какие фантастические планы строили… Это было похоже на игру в пятнашки среди звезд.
— Неужели сейчас все так изменилось?
Лучше бы я не задавала ему этого вопроса. Он помрачнел.
— Да, конечно. У меня есть аспирант, который считает все свои рефераты кучей дерьма.
— И тем не менее хочет получить ученую степень, — заметила я.
— Кто знает, чего они хотят в наши дни? Научные связи практически сведены к нулю. Наши встречи и общения — это просто редкая случайность.
— Зачем вы занимаетесь преподавательской работой? Ведь вас интересуют фундаментальные науки?
— Я должен! — В голосе мистера Форбса слышались нотки раздражения. — Одно другому не помеха.
— Я не хотела задеть вас, — тихо успокоила его я.
— Я знаю… — Он засмеялся невеселым смешком. — Вы должны понять, что ни правительство, ни промышленность не станут соперничать с университетом из-за моих услуг.
Я сочувственно кивнула.
Мой собеседник заказал полбутылки шабли к устрицам и «Медок» 64-го года к мясу.
— Каждому давай конструкцию полегче, без тяжелого днища, поскольку она должна летать, — пояснил он. — А выбор невелик.
— И все же, — сказала я, возвращая разговор к физике. — Все, что касается термоядерных синтезов, свертыванию не подлежит, не так ли?
— Да, — согласился Форбс со снисходительным удивлением. Он не ожидал от меня такой осведомленности. На память пришла поговорка о собаке, которая поднялась и стала ходить на задних лапах.
— Я говорю как умеренный невежда.
— А я как личность, недостаточно осведомленная. Наша скромность делает нас равными, не так ли?
— Мы откровенны как современная молодежь. Она считает, что всегда откровенна и честна.
— Должна быть такой. Но, увы, это не так, — ответил Форбс.
— А что думает нынешняя молодежь о Ловентале?
— В каком смысле?
— В политическом. Когда я училась в колледже, он скорее был известен своими левыми взглядами, чем научными работами.