— Из Хайдельберга, — ответил один. — Там уже три года не жалуют реалистов, испугались гуситской ереси.
Ломбарди засмеялся. «Вы пришли по адресу, здесь боятся совсем другой ереси», — промелькнуло у него в голове.
— Ну что ж, вперед, — сказал он ухмыляясь. — И внимательно слушайте, что вам будут говорить старики.
Он пошел к монастырю. У ворот монахиня спросила, что ему нужно. Он заколебался.
— Софи Касалл у вас?
Она покачала головой.
Он вытащил из кармана записку.
— Я знаю, что она здесь. Вот что она мне передала.
Монахиня посмотрела на него испытующе.
— Кто вы?
— Магистр artes liberales.
Она взглянула на записку Софи, потом велела ему подождать и исчезла в доме. Чуть позже вернулась и пригласила его войти. В помещении, освещенном только масляной лампой, в простой одежде послушницы перед ним стояла Софи Монахиня тихо закрыла дверь.
— Это сделал канцлер. Это он отправил меня сюда.
— В монастырь? Он хочет, чтобы вы закончили свои дни в монастыре?
— Монастырь или обвинение в ереси. Что бы выбрали вы?
— Неужели все было так плохо?
Софи кивнула.
— Да, огонь разжигали не только клирики, но и магистры. Вас поэтому не было? Чтобы не пришлось пачкать руки?
Он опустил глаза. Она была права и знала об этом.
— А если кто-нибудь когда-нибудь догадается?
Она горько рассмеялась:
— О, я ношу другое имя, все повторяется. Постепенно начинаешь привыкать.
Он ощутил возникшее между ними отчуждение. Он исчез, а она лицом к лицу столкнулась с самой ужасной из всех возможностей. Быть заживо похороненной в монастыре — наверное, это последнее, к чему она могла бы стремиться.
— Отсюда наверняка можно сбежать, — сказал он тихо, потому что никак не мог осознать, что потерял ее навсегда.
Она протянула руку, коснулась его темных волос и глубоким взглядом посмотрела в его васильковые глаза, которые так любила.
— Сегодня вечером меня увезут из города. Канцлер сказал, что вчера вернулся муж Гризельдис. Вы же знаете, он торгует пряностями. Завтра его корабль отплывает в Нидерланды, а оттуда в Египет. У нас с канцлером был очень долгий разговор. Может быть, я обязана ему жизнью, кто знает… И он совсем не невежественный упрямый старый клирик, у которого в голове нет ничего, кроме пунктов устава. Нет, он правильно понял причины, которые мною двигали. Иногда мне даже казалось, что я разговариваю со Штайнером. Я поеду в монастырь сестры Гризельдис, которая, добрая душа, за меня похлопотала.
— Я не хочу… — тихим голосом перебил ее Ломбарди, — я не хочу, чтобы ты жила пленницей.
— Может быть, в Сицилии, куда они собираются меня отправить, я и стану пленницей, но сестра Гризельдис якобы пишет книги, так что моя ссылка может оказаться достаточно приятной.
— Значит, они уже всё подготовили, — пробормотал Ломбарди. Канцлер отошлет Софи, кошмар его беспокойных ночей, на корабль, как будто это бочонок с вином, и отправит прочь. Чтобы наконец от нее избавиться.
Открылась дверь, и вошла монахиня.
— Вам пора идти, господин магистр.
Времени на прощание не осталось. Ломбарди развернулся и вышел.
Вернувшись в схолариум, он столкнулся в дверях с Лаурьеном, который тоже собрался в дорогу.
— Мы могли бы путешествовать вместе, — сказал юноша, и Ломбарди кивнул. Им было по пути, потому что он, прежде чем отправиться в Хайдельберг, собирался навесить сестру в Нойссе. Так что они вместе покинули город, не догадываясь, что вернутся обратно гораздо раньше, чем рассчитывали.
На постоялом дворе «У колокола» останавливались в основном паломники, направляющиеся на юг. Немощные, старые и больные за небольшую плату получали здесь спальное место в просторной комнате, еда была хорошей, а вино — дешевым. Здание располагалось на бойкой улице. Оно чем-то напоминало убежище бандитов. Конечно, паломников никто не трогал, но уже не один богатый простофиля расстался здесь с жизнью. У разбойников был наметанный глаз, они легко определяли тех, кто на первый взгляд был беден как церковная мышь, а под плащом прятал набитый золотом мешок.
До постоялого двора Ломбарди с Лаурьеном добрались ближе к вечеру. Они шли всего два часа, но мысль о еде заставила их зайти на огонек. В переполненном помещении на скамьях сидели паломники, давая отдых своим усталым ногам. Две женщины внесли полные миски Паломники сдвинулись и освободили место вновь прибывшим. Ломбарди с Лаурьеном заказали пиво и хлеб, а потом каждый углубился в свои мысли. Вокруг было шумно: люди болтали и делились впечатлениями о святых для каждого христианина местах.