— Об исчезновении Домициана. Я знаю, где он, и думаю, что он больше не вернется. Но не потому, что не хочет, а потому, что не может… потому что они его убили.
Софи потрясла своими влажными от пота пальцами. Что это с парнем? Несет какую-то чушь, плетет всякую ерунду.
— Я обещал Ломбарди ничего не рассказывать, но если он ничего не предпринимает?! Он даже не сказал Штайнеру, где искать Домициана. Делает вид, что знать ничего не знает.
— А что ему нужно знать?
Лаурьена знобило. Осеннее солнце не согревало, и чем дольше он смотрел на воду, тем глубже проникал в кости мертвящий холод. По ночам он просыпался от мысли, что его ноги превратились в ледышки, в обрубки лишенного нервов мяса. Снова и снова один и тот же вопрос: как поступить? Какое тебе дело, что Домициан не смог обуздать свою похоть и попал в сети еретиков, которые перерезали ему горло? Какое отношение имеешь к этому ты, Лаурьен?
Он чувствовал ужасную слабость; казалось, в любую минуту он может упасть с изгороди в воду, потому что у него кружилась голова, лопающаяся от столь ужасной тайны. Он склонился к своему другу Иосифу Генриху и шепотом поведал ему все: что эти там собираются и что Домициан наверняка снова пошел туда и с тех пор не возвращался; что они вели себя как коровы и быки на пастбище и позорили Бога и всех христиан…
Он шептал долго, а потом сгорбился и устремил взгляд на воду. Глаза его сверкали, в желудке, казалось, крутится ветряная мельница. Он бросился к реке и склонился над водой.
Софи с ужасом смотрела ему в спину. Как коровы и быки на пастбище? Ах, нет, не на пастбище, на алтаре, так он сказал. Лаурьен вернулся. Сел перед ней на землю и снова схватил ее за руку;
— Иосиф, ты свободен и волен идти куда хочешь. А вот я… я сижу в схолариуме и не могу сделать ни шагу. Пожалуйста, сходи в Вайлерсфельд, послушай, о чем говорят. Может быть, там что-то знают…
Она хотела погладить его по волосам, чтобы утешить, но вовремя взяла себя в руки. Среди мужчин это не принято.
— Для тебя он так много значит?
— Я уверен, что с ним что-то случилось. Я его любил, он был моим другом. А благодаря его отцу я могу учиться…
Софи кивнула.
— А Ломбарди? Какое он имеет к этому отношение?
— Никакого. Он просто… я ему доверился. Но он ничего не предпринимает. Мне кажется, ему все равно, жив Домициан или мертв.
Лаурьен пошел по берегу, сунув руки в карманы плаща. А потом неожиданно обернулся, и взгляд его упал на друга, который все еще сидел в раздумье, глядя на реку. Странно, почему именно сейчас он вспомнил про Софи? Ему казалось, что он не видел ее целую вечность. Он не забыл про вдову Касалла, до сих пор у него внутри все сжималось, стоило ему о ней подумать. Но как и где он мог бы ее увидеть? Из старого дома она уехала, а где теперь живет, неизвестно. Казалось, что Иосиф Генрих не замечает его присутствия, его глаза были прикованы к воде. Может быть, именно эти глаза напомнили ему про Софи. Они того же цвета. Опалово-сине-голубые — в зависимости от того, как отражается в них солнце. Васильковые. Или нет, светлее, намного светлее. Самая прекрасная голубизна на свете, нежная, легкая, прозрачная…
Лаурьен смутился: ведь с такого расстояния он не мог разглядеть глаза своего друга, какая бессмыслица!
Но ведь и руки, пришло ему в голову, руки тоже напомнили ему про Софи. Странно. Маленькие, узкие ладони, умело держащие перо — как будто всю жизнь только этим и занимались. Лаурьен тряхнул головой. С ним сыграла шутку его собственная фантазия. И он вернулся к другу, который, словно пробудившись от своих мыслей, смотрел теперь на него.
В Вайлерсфельде у Софи была тетя. Поэтому собрать там всякие сплетни и слухи было совсем нетрудно. И никто ничего не узнает, подумала Софи, отправляясь в путь.
Ее тетушка жила в приюте для бедных вдов и радовалась любому гостю. Вокруг бывшего цистерцианского монастыря раскинулся парк со старыми деревьями, туда дамы ходили гулять, если позволяла погода. Именно там и нашла Софи свою тетушку. Та бродила по дорожкам, перебирая четки.
— Бог внял моим молитвам, — такими словами она встретила племянницу, — наконец-то у меня гости. Твоя матушка вышла замуж и совсем меня забыла.
— Она беременна, — сказала Софи и осторожно обняла родственницу за плечи.
А потом они гуляли по осеннему парку и болтали. Тетя жаловалась на жизнь, и Софи дала ей выговориться. Только когда зазвенел колокольчик, приглашая на обед, Софи задала интересующий ее вопрос не случилось ли за последнее время в Вайлерсфельде чего необычного. Например, убийство…
Тетя остановилась и понизила голос: