— Господин Штайнер…
Он обернулся. В своих размышлениях он не заметил, что к нему подошла мать Софи.
— Вам что-нибудь известно про мою дочь?
— С ней всё в порядке. Ее содержат в хороших условиях, — ответил он устало.
— Но что с ней будет? Мне ничего не рассказывают…
— Наверное, будет процесс, но это не точно. Положитесь на Господа.
И тут он почувствовал, что она сует ему в руки кучку монет.
— Мой муж умер. Он был очень богат. Если эти деньги смогут ей помочь, значит, они пошли на доброе дело…
Его первым порывом было вернуть ей монеты — какой из него взяточник! — но потом он передумал.
— Если мне не удастся их передать, то верну вам.
Она кивнула. Да, он обязательно поможет ее дочери. Он единственный, кто может помочь, кроме Бога, конечно. Но тому деньги не нужны.
На первое заседание пригласили надзирателя из схолариума. Он утверждал, что ничего не знал о занятиях де Сверте. Де Сверте велел ему засунуть студента в мешок, что он и сделал. Кто он такой, чтобы задавать вопросы. Но у него в голове не укладывается, что де Сверте убил Касалла. Потом у него попытались выяснить, был ли де Сверте в тот вечер в схолариуме, на что надзиратель просто повторил, что де Сверте навещал свою мать. Допросить женщину не представлялось возможным, потому что полгода назад она упала с лестницы и с тех пор неспособна рассуждать здраво, что подтвердил Штайнер, сообщив о происшествии с метлой.
Надзирателя отпустили.
Софи Касалл заперли в одной из комнат главного прихода. Здесь ей предстояло дожидаться разбирательства. Три раза в день приходил монах, приносил еду, а потом уносил пустые миски. Кормили отлично, потому что кто-то передал деньги на ее содержание. Ей дали Библию, чтобы она имела возможность насладиться еще и духовной пищей. Время шло, солнце и луна проплывали мимо окна, уходили в прошлое бесценные минуты жизни, наполненные надеждами, страхами и мрачным одиночеством. Но однажды все-таки появился Ломбарди. Он окинул взглядом комнату. Чисто, на кровати лежит Библия. Софи усталая и потерявшая всякую надежду, стоит у окна.
— Как вы себя чувствуете?
Она молчала. Видимо, даже его появление больше уже не могло ее обрадовать.
— Ваша матушка дала Штайнеру кучу денег, с помощью которых мне удалось убедить братию пропустить меня к вам.
Она просто кивнула. Так они и стояли — она у окна, он у двери. Довольно долго ни один из них не произносил ни звука.
— Возможно, вам предложат ответить на три вопроса, — наконец сорвалось с его губ.
Она улыбнулась. «Как это мудро, задать мне всего три вопроса», — подумала она с горечью.
— А что они хотят выяснить? Достаточное ли количество знаний я у них получила?
— Отнеситесь к этому как к экзамену. Это была идея Штайнера, а вы ведь знаете, что он вам очень симпатизирует.
— Ах, Штайнер, — пробормотала она. Добрый старый Штайнер. Постоянно, даже сейчас, алчущий справедливости. Он бы защищал даже старую клячу, место которой на живодерне. — И какую же позицию мне следует занять? — спросила она цинично. — Традиционную или наоборот?
— А какой вы отдаете предпочтение?
— Никакой. Знаете, у меня было достаточно времени для размышлений. И когда я уже успела подумать обо всем на свете, мне вдруг пришло в голову, что лично мне ни та ни другая позиция не представляется разумной. Да, почему-то показалось, что спор наш не имеет значения вообще. Гризельдис была права. Что толку, если я узнаю, что предпочтительнее — вещь или образ? Я словно порожний сосуд, который наполняют знаниями, но где-то в этом сосуде оказалась дырка, так что на самом деле он так и останется пустым. Я хотела вам что-то доказать, но придется обойтись без доказательств, потому что я уже не верю в великий смысл этой проблемы.
— Вы хотели что-то доказать Касаллу.
— Да. Но это был не мой, а его способ мышления, или ваш, или Штайнера, или же это мужской принцип вообще. Когда я увидела, как де Сверте возится со своими тиглями, то подумала: вот оно, наблюдение за природой, которому нас учит Бэкон. Но потом мне стало ясно, что и это не так. Потому что если человек начинает наблюдать природу, он верит в свою способность изменить ее к лучшему. Нет, Ломбарди, это не является ни познанием духа, как проповедуют философы, ни познанием, выведанным у природы, потому что в результате в любом случае получается что-то нездоровое. Ведь как использовал свое познание де Сверте? Он искал золото. Более примитивный мотив для исследования природы трудно себе представить. О да, он заполнял алхимическое здание всякими фокусами, но движущая причина все равно оставалась той же: одна только жадность, стремление к материальному богатству.