Завершил он послание витиеватой чеховской фразой: «Заканчивая свой доклад, сообщаю, что единственным тормозом в работе является несвоевременное поступление Ваших распоряжений и распоряжений заготконторы № 14. Все бумаги слишком долго задерживаются в пути, приходят с сильным опозданием, что впоследствии влечет за собою какое-либо недоразумение, единственной причиной которого будет служить только вышеизложенное».
Продкомиссар Шаповалов, прочтя доклад, наложил резолюцию: «Считать работу удовлетворительной. Инспекторскому отделу взыскать средства избежать тормоза в задержке передачи наших распоряжений и доложить мне для их проведения». Старший инспектор, ознакомившись с резолюцией начальника, начертал в свою очередь: «Написать в Окружной исполком, что телеграф по 2 недели не действует». Круг, таким образом, замкнулся, и доклад можно было бы сдавать в архив, если бы не еще одна организация, читавшая подобные документы…
Вскоре Михаил заболел, его начала трясти лихоманка, как говорили в тех краях. Он метался по постели в сильном жару. Исполкомовские прислали фельдшера, тот выписал ему лед — да где же его взять летом-то? «Так у нас же весь погреб с весны набит льдом! — воскликнула статистик Маруся. — Надо отнести! Только… отнеси уж ты, Лида», — попросила она сестру. Михаил ей сильно нравился, но она его стеснялась: бывало, сидит с ним в кабинете весь день и голову от бумаг боится поднять, бросала только быстрые взгляды исподлобья, когда он отворачивался. Потом все же, использовав какой-то служебный предлог, она пришла к нему на квартиру с двоюродной сестрой Антониной. Михаил был еще слаб, но уже выздоравливал. В комнате его ничего не было, кроме железной кровати, комода, заваленного книгами, и хромоногого стула. Правда, на подоконнике стояла китайская роза, и один цветок как раз расцвел. Михаил, глядя с улыбкой на Марусю, сорвал цветок, протянул ей: «Тебе». Маруся залилась краской, даже забыла поблагодарить. «А вот тебе еще, чтоб ты знала, какого ты сейчас цвета, — он протянул ей новенькую красноармейскую звездочку и захохотал, глядя на ее сконфуженное лицо. — Тебе сколько лет, Маруся?» «Девятнадцать», — потупилась она. «Ну, мы одногодки», — неизвестно зачем соврал Мишка — может быть, оттого, что слишком свеж был в памяти холодный душ, которым его окатила Анастасия Попова, напомнив о его возрасте. Маруся ему нравилась, но он еще не мог решить, кто ему нравится больше — она или ее сестра Аида.
Вообще, несмотря на болезнь, Михаил был доволен жизнью. В Букановской, в отличие от Каргинской, его приняли в комсомол. Бедные станичники его любили и уважали за справедливо начисленные налоги, зажиточные относились по-разному. Разрешения определять размер податей по своему усмотрению он в Вешках не спрашивал, считая, что это необязательно после того, как Шаповалов утвердил его июньский отчет. Поэтому он был совершенно ошеломлен, когда в конце августа за ним приехали на обывательской подводе чекисты и арестовали.
IX
— Ну что, вот и встретились вновь? — Резник, развалившись за столом, курил папиросу, задрав вверх цыганскую бороду. Михаил стоял напротив в гимнастерке распояской. — Не обмануло меня партийное чутье еще при первой встрече, что ты — контрик. На этот раз твои дела серьезны, парень, просто так уже не вывернешься…
Михаил, как только увидел Резника, сообразил вдруг, как надо ему себя вести, хотя ни секунды не размышлял, правильно это или неправильно.
— Предупреждаю, Илья, я на твои вопросы отвечать не стану, — сказал он.
Резник опешил, аж даже забыл вынуть изо рта папиросу. Скулы его порозовели.
— С какой это стати ты мне вдруг «тыкаешь»? И почему это не будешь отвечать на вопросы?
— Ну, ежели я уж на мельнице в детстве тебе «тыкал», то чего уж сейчас-то «выкать»… Впрочем, ты, если хочешь, можешь говорить мне «вы», я не возражаю. А не буду я отвечать на твои вопросы потому, что ты мой старый знакомый и слишком долго был слесарем на мельнице, где мой батя был управляющим. Есть у меня подозрение, товарищ Резник, что теперь ты вымещаешь на мне зло. Иначе чего ты пристал ко мне, как репей к конскому хвосту?