С 1993 ГОДА ПЛАТФОРМА ЗАКРЫТА. До окончательного распада Советского Союза технический персонал формировался из лиц, командированных на ограниченные сроки. Местное население составляют жители небольшой деревни в двух километрах от платформы – фактически не образованные и приверженные малоизвестной религиозной традиции, связанной с культом Земли. Севернее деревни расположен скит старообрядцев. Между скитом и деревней практикуется натуральный обмен.
Странные слухи о Череховских лесах циркулируют в среде геологов и летчиков малой авиации, производящих полеты в данном районе. Неофициально местность считается зоной геопатогенной активности. Легкий ветер здесь в считанные секунды набирает силу урагана, срывающего палатки, а на высоте до тысячи метров над лесом способного привести к опрокидыванию самолета.
Дореволюционный путешественник и естествоиспытатель барон Густав Шварцкапф утверждает, что коварный характер ветра нашел отражение в местном фольклоре. В былинах и деревенских песнях, больше похожих на ритуальные песнопения, повествуется о племени, жившем в этих местах около двенадцатого века. Племенные шаманы верили, что голосом ветра разговаривают с людьми подземные демоны, и, если знать, как правильно вести с ними разговор, можно заручиться их поддержкой. Иными словами, речь идет о прямом обращении к бесплотному, но могущественному Злу. Когда до лесов добрался отряд монгольских разведчиков, расправа над ними была столь жестокой и скорой, что ужаснула самого Чингисхана.
Рассуждения барона Шварцкапфа сводятся к тому, что первозданный вид ритуала подразумевал диалог с одним демоническим существом, которое с передачей поверья из поколения в поколение размножилось целым сонмом демонов. Однако имена, которыми называют в деревне силы, насылающие гибельные ветра, скорее, принадлежат демону в единственном числе: «Вымрак», «Стерегущий во тьме» или «Слепой бессмертный». В представлении племенных шаманов демон был незрячим, и умение направлять его могущество по сути означало умение направлять ветер.
Кроме того, «Вымрак» поведал шаманам секрет вечной жизни, о чем Шваркапф с долей иронии говорит, что «племя может существовать и по сию пору в содружестве со своим покровителем, удалившись в края обетованные».
ВОЗВРАЩАЯСЬ К ОПОЛЬЦЕВСКОЙ «СТРАШИЛКЕ». Люберецкий людоед употребляет в пищу органы живых еще людей; его невозможно убить, а зачастую невозможно даже увидеть. На первый взгляд эти детали – обычное «украшательство», призванное сделать историю более пугающей и в совокупности лишенное всякой логики. Однако бессмертие, приписанное Люберецкому людоеду (Мясорубщику) – не более чем особое состояние организма, требующее особого же поддержания. После двухсуточного пребывания в Череховском лесу (или в ските старообрядцев, по Шварцкапфу – потомков племенных шаманов) – Раскроев (не исключено, что против воли) был инициирован в ритуал вечной жизни».
____
Я снова уселся набирать текст, мысленно переваривая прочитанное. Хмм… Когда там Людку-то сдавали на каникулы тетке под присмотр? Год восемьдесят первый, наверное… Спецслужбы Советского Союза – не КГБ, кто-то «уровнем выше» - обладали привилегией, которой рядовые граждане были категорически лишены: широко и непредвзято мыслить. Если расследование актов каннибализма в Люберцах выявило паранормальные способности преступника, суд по всей строгости закона ему не грозил. Людоеда поместили бы в одну из секретных лабораторий, а то и вовсе отпустили для дальнейшего наблюдения. А ведь кто-то из оперов, которые поймали и похоронили Мясорубщика в овраге, мог потерять близкого человека, ребенка, брата или жену съеденными заживо…
Вот почему они не стали с ним церемониться, и, скрыв задержание от руководства, привели казнь в исполнение на свой страх и риск.
Всё это очень даже выстраивается в логику. Если только…
Если Мясорубщик вообще когда-либо существовал, и «городская легенда» о нем не пущена в опольцевские хрущобы самим господином Коновалом.
____
Следующим утром меня хватило всего на полтора малопродуктивных часа. Легким настоятельно требовался свежий воздух, а затекшей пояснице – разминка. Я выключил компьютер и вышел прогуляться.
Жизнь в опольцевских хрущобах не богата плюсами, но с одним достоинством не поспоришь – озона здесь предостаточно. Дворы утопают в зелени. Узкое пространство между домами засажено деревьями, отчего солнечный свет сюда почти не проникает, и по земле длинно тянется тень. Углубившись в квартал, я незаметно для себя потерял фасадную сторону пятиэтажек и оказался на задворках; куда бы я ни сворачивал, всюду натыкался либо на кирпичный забор, либо на совершенно дикие заросли репейника, а один раз даже на железнодорожную насыпь. С неприятным чувством я прошел мимо расселенного дома: стекла выбиты, в пустых квартирах шуршат обрывки обоев, а вдоль стены настоящая свалка: железные кровати, какие-то свертки, унитазы и ванны, целые куски отбитой плиточной облицовки. Затем путь мне преградила трансформаторная будка, у которой я хотел устроить перекур, но поспешил убраться подальше: бетонный пристенок был обильно забрызган подсыхающей кровью.