Музыканты перестали играть. Рома преобразился. Стоя за моей спиной, изрек:
— Господа, прошу любить и жаловать: наш земляк Александр. Он покорнейше согласился принять приглашение, и прибыл из Москвы.
Сидящие за столом зааплодировали. Дедушка еще раз наклонил голову и, пристально глядя мне в глаза, спросил:
— Так это ваши произведения я давеча имел честь слышать?
— Вероятно, — ответил я, начиная сходить с ума.
— Премило, — улыбнулся он. — Кстати, весьма рекомендую: изумительное французское вино урожая шестьдесят восьмого года. Это напоминает мне о семи годах, проведенных… впрочем, неважно. Не откажите юбиляру в любезности, попробуйте!
— Покорнейше благодарю, — сказал я, подозревая себя в галлюцинациях.
Мне наполнили бокал, и я тут же залпом его осушил, обнаружив собственное невежество: кто же так жрет вино черт знает какого урожая?..
Дедушка кивнул кому-то в сторону, и мне принесли гитару.
— Потешьте старика, — попросил он.
— Просим! Просим! — Закричали присутствующие.
Рома тихо шепнул мне на ухо:
— Пой, блинах, не кобенься…
Я лихорадочно перебирал в памяти свои старые песни, пытаясь вспомнить слова той, давней, единственной блатной, коей согрешил много лет назад, и что теоретически могла бы понравиться юбиляру. Наконец, в голове всплыли первые строчки. Дальнейшее было делом техники, ведь главное — начать. И я взял первые аккорды:
Снова вдоль берега снег белый стелется
Снова над пропастью воет метель:
Это решеткою в жизнь мою целятся,
Это тюремная плачет постель…
Дедушка снял пенсне и прикрыл глаза, скрывая за ними видеоряд воспоминаний. Я перешел на припев:
Ах, эти древние окна тюремные,
Двери Бутырские, стены острожные!
Где ты, азартная жизнь доэтапная,
Жизнь позапрошлая, неосторожная?!
Эти суровые вопросы едва не добили деда. Он достал носовой платок и уткнулся в него, как голодный младенец — в пышную грудь матери. Возвышенные лица гостей напоминали портреты декабристов, отсидевших "от звонка до звонка". По моей щеке катилось что-то мокрое и теплое: это Рома Платон обронил скупую слезу "откинувшегося" политкаторжанина.
На последнем аккорде я подергал гриф гитары, имитируя абсолютную тоску. Эффект превзошел ожидания: крики "браво" заглушили аплодисменты. Сократ мгновенно высушил слезы и лично налил мне вина:
— Вы, юноша, образно отразили наши честь и достоинство. Выпьем за талант!
Все чокнулись, и я вместе с ними…
Юбиляр, между тем, и не собирался уходить от проблем искусства. Он вещал:
— Милостивые государи и государыни! Я рекомендую нашему юному другу… — Он указал перстом на меня. — …принять мое предложение и выпустить цикл романсов на мои стихи. Будьте так любезны, послушайте…
Дедушка снова надел на нос пенсне, неторопливо достал из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенный лист бумаги, развернул его и, глубоко вздохнув, прочел:
У медведя глаза человечьи,
И пупырчатый кожаный нос.
Человек в этом мире не вечен,
И тебя завалить — не вопрос!
Будь я автором данных строк — немедленно завершил бы произведение, однако дедушке было чем продолжить:
Из медвежиных глаз не по-детски
На подушку скатилась слеза.
Он висит на стене, как советский
Неизвестный герой-партизан!
Его успех среди слушателей превзошел мой. Полагаю, что сам Пушкин проиграл бы Сократу в рейтинге популярности.
Автор устало опустился на стул и пристально посмотрел мне в глаза:
— Вам понравилось?
Что мне оставалось делать? Тем более, что лес — рядом…
Сократ откинулся на спинку стула и утомленно изрек:
— Я беру на себя обязательство по выпуску своего альбома. Напишите музыку и спойте. Этот клад не должен пропасть. Через месяц Платон оплатит студию…
Я понял, что пора смываться.
На обратном пути Рома не закрывал рта. Интересовался:
— Как думаешь, кто победит на ринге: Тайсон или Льюис?
— Чарли Чаплин, — говорю.
— Это кто? Клоун?
— Почему "клоун"? Он в кино боксировал.
— Так то — кино…
Жаль, что маленькие люди побеждают лишь на экране, да и то все реже…
Дней десять я страдал сомнениями: ввязываться ли в эту авантюру? Кому нужен бандитский альбом, и как выкрутиться? Я даже подумывал о том, чтобы съехать на другую квартиру, так ведь все равно найдут…