Прапор бросил папиросу и снова закурил.
"Хоц бы завтра Америка напала, — мечтал он, — я бы нашел, где погибнуц. Хаваева бы спас цаною жизни. А у оркестра был бы дубовый жмур. Пусц бясплатно тащут и хоронят. А жане — звязду на подушке и хрен у сумку…"
Героические мысли прервал дирижер Смирнов.
— Отставить курение, — скомандовал он. — Равняйсь. Смирно!
Хаваев приблизился к оркестрантам. Начищенные трубы и белоснежные аксельбанты не впечатляли, а рапорт дирижера лишь усилил раздражение.
— Вольно, — отмахнулся он. — Где старшина?
Величко сделал шаг вперед. Он был суров и монументален. Хаваев потрепал его по плечу, улыбнулся:
— Хорош. Только глаза красные. Не высыпаешься?
— Так точно. Служба, товарищ полкоуник.
Величкины слова смягчили военную душу; Хаваев перешел на приятельский тон.
— Давай-ка покурим, — покровительственно предложил он.
Величко протянул свой "Беломор". Хаваев глубоко затянулся. Вдруг глаза его вылезли из орбит, лицо обрело малиновый оттенок.
— Эт-то что?! — взревел Хаваев. — Анаша? Нар-ркоман в оркестр-ре?!!
И это прозвучало, как "измена"…
Папиросы изъяли, а Величку отвели в штаб. Хаваев метал молнии:
— Где и у кого приобрели дурь?
— У военторге, — мямлил прапор.
— Ты мне голову не морочь. Я про анашу спр-рашиваю!
И тут Величко заартачился: наркотик взял верх над разумом.
— Я вас спасац ня буду, — дерзко заявил он. — Сначала хоцел, цаперь уж дудки. И звязды вашей сраной мне ня надо. А подушку засуньце сябе в задницу!
— Бредит, товарищ полковник, — шепнул Смирнов. — Кайфует, гад. В санчасть бы его, промыть как следует.
— На "губу" его, а не в санчасть, — грохотал Хаваев. — Развели курильню! Джаз они играют, негры хреновы. Апартеида на вас не хватает!
Дело имело широкий резонанс. Объяснительной никто не поверил, и Величку уволили из армии с драконовской формулировкой "за действия, не совместимые с Уставом". А оркестрантов, включая и меня, еще долго таскали к начальнику штаба для воспитательных бесед.
Спустя неделю Величко появился в казарме, одетый в серый гражданский костюм; голова была взлохмачена, глазки воспалены. Он словно искал оправдание роковому случаю. Навстречу вышел Дурдыев.
— Закурить нэ найдется? — нагло спросил он. Из-за широкой туркменской спины выглянула ехидная ушастая мордочка, сияющая счастливой улыбкой. Под глазом честно дозревал зеленый фингал. Величко все понял. Он хотел схватить Котова за шиворот, заставить во всем признаться, но его остановила жгучая усталость от вчерашнего забытья.
— Разябай ты, Коцик, — скорбно сказал он, — я за дудкой пришел.
Уходя, он еще раз взглянул в сторону смущенного Вовки и безнадежно махнул рукой:
— Цани службу. Шибче цани…
…Я не люблю вспоминать "боевую молодость" — тем более что и боев-то никаких не было: просто два потерянных года жизни. А тут минут за десять до начала очередного концерта ко мне за кулисами подвалил развязный мужичонка и изрек:
— Здоровченко, разябай!
Величко невозможно было узнать: дорогой черный костюм, жидкие седые волосенки, прилизанные назад, на пальце — перстень с бриллиантом.
— Привет, — сказал я, икнув от неожиданности. — Как дела?
— Бульбу варим, бульбу жарим, бульбу так сыру х…ярим, — весело отозвался Величко и одухотворенно заржал. Солдафонский юмор невыносимо живуч.
Выяснилось, что почти сразу после увольнения он развелся с женой и уехал в Москву, где неплохо устроился в одном из оркестров Москонцерта. Потом, правда, коллектив распустили, но солист вовремя вложил средства в осветительную и звуковую аппаратуру, основал свою фирму, набрал рабочих и стал ездить по стране вместе с артистами, обслуживая их концерты. Доходы фирмы неуклонно росли, Величко стал крупным боссом, и теперь на него работало около сорока человек.
— Скоро приедет Майкл Джексон, — сообщил он, — и я буду его освещать. А то без меня — кто увидит этого негра?
— По-моему, он уже выбелился, — возразил я.
— Одзин хрен! Коцик, иди сюда!
Предо мной возник повзрослевший Вовка Котов. Смущенно поздоровался. На нем была рабочая одежда: серый халат, грязные матерчатые перчатки…
— Вот, принял на работу, — гордо сказал Величко. — Люблю спасац разябаев. Ну, шо встал как сломанный вибратор? Цани кабель!.. — И пояснил: — Я исповедую военные нравы…
Котов виновато улыбнулся и нырнул за декорацию. Величко хлопнул меня по плечу:
— Есць прядложение! Завтра мы лятим в Певек. Нужон вядущий. Билетом обяспечу.
И я согласился. А зря. Гастроли не задались с момента посадки вертолета в Певекском аэропорту. Если вообще можно назвать аэропортом одноэтажный сарай с единственной обледеневшей вертолетной площадкой. Величко выскочил из салона и, придерживая руками бобровую шапку на голове, бодро побежал в сторону мусорной свалки, расположенной справа от входа в аэропорт. Котов, хлопая покрывшимися инеем ресницами, буднично пояснил: