— Куда уж лучше…
Позже выяснилось, что джинсы он украл на барахолке, где его и повязали. Но Людвиг оправдался:
— Никакой я не вор. Просто люблю брать в руки разные вещи…
Девятого мая с утра шел дождь, но тучи разогнали согласно постановлению мэра. Столичное начальство вообще любит повелевать погодой, и в случае внезапных катаклизмов хлещет по сусалам синоптиков. Нездоровый интерес к метеослужбам подогревается обилием государственных праздников. Чудовищные суммы, в прямом смысле слова выбрасываемые на ветер, бодрят москвичей, вселяя уверенность в сегодняшнем дне. Ненависть жителей Подмосковья, на чьи головы обрушиваются сверхплановые осадки — не в счет.
Людвиг встретил меня у выхода из метро лучезарной улыбкой. Создалось впечатление, будто у него внутри тоже разогнали облака:
— Какое счастье, что вы прибыли!
— Разумеется, приехал: мы же договорились…
И тут же мне интимно признался:
— Так давно не ходил по большому…
— Есть слабительные средства, — говорю сочувственно.
— Я имею в виду театр. А он тут, рядом. Это чудо!
Осмотревшись и не обнаружив поблизости сценической площадки, я задал глупый вопрос:
— А где, собственно, все будет происходить?
— Искрометные цыгане прибудут с минуты на минуту, — уклончиво ответил Людвиг, сохраняя истошный оптимизм.
— Где сцена? — настойчиво переспросил я.
— Сцены не будет. Деньги перевели, но куда-то не туда.
— В каком смысле?
— Это благотворительный концерт, — зажурчал Людвиг, героически вскинув голову. — Некоторые "звезды" отказались выступать, и я их теперь не уважаю. Согласились только вы и цыганский коллектив. Точнее, они еще не в курсе. Поэтому идемте, я отведу вас в милицию.
— Уж лучше сразу к психиатру, — сказал я, но он не расслышал:
— Там изумительный сержант! Он согласился предоставить комнату, где вы сможете переодеться.
Вообще-то, воровство чиновников в России не смущает никого. Скорее, наоборот: кристальная честность вызывает пристальный интерес, чреватый прокурорским подозрением. Начальник, не замеченный в махинациях, рискует оказаться на скамье подсудимых гораздо быстрее, нежели отъявленный ворюга. Поэтому красть заводы и эшелоны гораздо безопаснее, нежели их охранять. Но положить в карман деньги, предназначенные для ветеранов войны — это, я полагал, — слишком. Одно дело — "распилить" оборонный заказ, хотя и это безнравственно, и совсем другое — лишить стариков праздника. Впрочем, быть моралистом — нудное занятие…
Дежурный сержант встретил меня мрачной физиономией:
— Ты, что ли, артист?
— Похоже на то. Правда, в паспорте об этом не написано.
— У меня ориентировка, — пояснил он. — Один маньяк уж больно на тебя похож. Правда, у него двух пальцев на руке не хватает.
— У Ельцина, — отвечаю, — тоже не хватает, и что?
Сержант присмотрелся к моим рукам и пожал плечами:
— Все равно похож. Ладно, давай, не стесняйся…
Переодевшись в концертный костюм, я предстал перед Людвигом. Тот оценил:
— Шикарно! Хочется на вас жениться.
— Не разделяю вашего желания, — говорю.
— Цыгане меня тоже предали, — изобразил огорчение Людвиг. — Сказали, что раз такой форс-мажор, то не приедут. Все продались!
— Вообще-то, это не дело: работать бесплатно, — робко начал я, но был прерван:
— А как же праздник? Радость со слезами? Здравствуй, мама?..
— Развратились они все. Я имею в виду правительство.
— То есть, вы тоже отказываетесь? — С негодованием спросил администратор, пронзая меня взглядом, как чекист — врага.
— Просто не вижу смысла. — Я пытался разумно аргументировать. — Допустим, выйду я к ветеранам, и что им скажу: "Простите, друзья, но деньги за ваше веселье скоммунизжены руководством"?
Людвиг на меня зашипел:
— Это целенаправленное заблуждение на уровне государственной тайны! Теперь мне все ясно. Вы — всего лишь приятный в общении хапуга.
Я вернулся в комнату хмурого сержанта.
— Что, так быстро? — удивился он.
— Да, — говорю, — уже отманьячил, пора переодеться и замести следы.
— Валяй, — махнул рукой он. И добавил: — Не шути, а то задержу.
Людвиг растворился в толпе, исключив возможность с ним попрощаться. Денег, разумеется, мне никто не заплатил, да и не за что. Валечка, услышав эту историю, тяжко вздохнул:
— Ненавижу Зыкину…
— Она-то тут при чем?
— Могла бы и выступить…
Любой спор лишен природного смысла, ибо истина существует сама по себе. Я ушел в свою комнату и включил телевизор. В выпуске новостей показывали народные гуляния. Седовласые ветераны в сквере у Большого театра энергично развлекали сами себя: какой-то баянист, увешанный орденами, аккомпанировал их пению. Бодро звучала "Катюша". Камера выхватила из толпы самое счастливое лицо, а корреспондент расторопно поднес к нему микрофон. Это было лицо Людвига.