Завтракали в кухне: на покрытом старенькой клеенкой столе теснилась сковородка с яичницей, которой сразу завладел отец; тарелки с солеными огурцами и помидорами, квашеной капустой. На доске лежало порезанное сало и разрезанные на четыре части крупные луковицы. Отец торжественно налил себе, бабушке и матери в мутные рюмки, подумав, плеснул и нам с Димкой.
– Помянем батю минутой молчания, – объявил, схватив рюмку и воздевая себя с табуретки.
Все встали и помолчали. Я смотрел на стоящий на узеньком подоконнике грязный стакан полный мертвых пчел.
– Минуту молчания прошу считать оконченной, – отец одним махом выпил рюмку.
Я попробовал – водка оказалась горькой и противной. Дима закашлялся и мать постучала ему по спине кулаком. Мы сели и стали есть, пытаясь угнаться за отцом. Куда там! Он лихорадочно допил бутылку и сметелив все съестное, закурил.
– Хоронить батю где будем?
– В Кузькино, рядом с дядькой Шуриком есть место, – бабушка приложила платок к сухим глазам.
– Хороший выбор, – покивал отец, глядя сквозь засиженное мухами стекло на двор. – Место живописное, березы и клены, и трасса рядом. Когда будем проезжать в город, то будем сигналить. Удобно: никто не забыт и, как говорится, ничто не забыто.
Вскоре начали собираться люди. Приехала тетя Нина с дочкой Марусей – моей ровесницей. Они напоминали двух крыс, жадно водящих носами по сторонам – не перепадет ли чего? Нас с Марусей отправили во двор, чтобы не путались под ногами, а взрослые входили и выходили из дома: соседи, дальние родственники, кто-то еще.
– Маруська, ты падла, – сказал Дима.
– Заткнись, ушлепок, – отрезала сестра, наловчившаяся в своем общежитии. – Ты немец Лохни, а по-русски просто лох.
– Не ругайтесь, – попросил я.
– А чего он?
– А чего она?
– Да помолчите вы!
– Вася, ты тоже падла, – Димка обиделся и отошел дразнить через забор привязанного в саду коня Воронка.
– Вам из наследства ничего не достанется, – заявила Маруся, с вызовом глядя на меня. – Моя мамка старше дяди Вити, поэтому все ей будет.
– Что все? – наследство меня мало волновало.
– Все: дом, конь, Жучка.
– Жучка злая, она нам и даром не нужна. У нас своих собак полно.
Жучка посмотрела на нас, будто поняв. Она была настолько злобной, что вместо ошейника была прикована к кольцу, продетому сквозь ляжку. Но все равно, рвалась к людям, не смотря на боль.
– Конь жрет много, – ввернул внимательно подслушивающий Дима.
– Ну и ладно, – надулась Маруся, – нам больше будет. Нам наследство важнее: это вы жируете, а мы на комбижире живем.
– Ничего мы не жируем, – возразил я.
– А вот у нас машины нет! Но ничего, продадим дом какому-нибудь богатею под дачу – купим.
– Где бабушка будет жить, если вы дом заберете? – спросил я.
– В дом престарелых сдадим, но не сейчас, а потом, когда состарится.
– Мы ее к себе заберем, – сказал я. Бабушка была хорошая – добрая.
– И забирайте.
– Она ест много, – пробурчал Димка.
– Зато бабушка травы разные знает, – сказал я, – и съедобные тоже… И еще она пенсию получает.
– Тогда ладно, – кивнул брат.
– Стопэ! – выкрикнула Маруся. – Пенсия нам самим нужна.
– Фиг вам, а не пенсия! – Дима сложил дулю и показал сестре. – Перетопчетесь.
– Вы бы могли яблоками торговать, с таким садом, а вы по наследствам побираетесь!
– Сами решим, – отрезал Димка, – без тебя, падла городская!
– Заткнись, пирожок с говном! Ты сам пирожок с говном и друг твой, Чомба, пирожок с говном.
Из дома вынесли гроб и поставили на табуретки за воротами – прощаться. На кладбище нас не взяли, оставив на присмотр соседкам, готовящим поминки, и обрадованный Дима начал искать в доме холодильник, чтобы украсть что-нибудь съедобное. Холодильника у бабушки не было. Я как лиса ходил вокруг мастерской дедушки. Не выдержав, оттянул дверь, прощемился внутрь. Залез на верстак и наблюдал за двором в маленькое окошко. Во двор вышли покурить две соседки и стали возле мастерской – я случайно услышал кусок тихого разговора.