– Говорят, что из-за какой-то молодой дочки «дачников» повесился.
– Слушай больше, еще и не такое наплетут.
– А перед этим ему везде мерещились змеи… Другим черти мерещатся по пьяни, а этому вишь, змеи.
– Дед Володя не пил.
– Ты откуда знаешь? Ты же свечку не держала. Может и кирял тайком.
– Все может быть, прости Господи, – соседка перекрестилась.
– Говорят, в этой хате когда-то уже мужик удавился.
– Ох, грехи наши тяжкие.
Что-то жующий Дима вышел во двор и, воровато оглянувшись, юркнул в один из сараев. Заинтересовавшись, я выбрался из мастерской и прокрался за братом. Он стоял возле сделанного в деревянном ящике куриного гнезда и довольный ел яйца. Забившаяся в угол серая курица с ужасом наблюдала за пиршеством. Он пожирал яйца, а мне будто послышался душераздирающий писк нерожденных цыплят.
– Вот, гляди, – гордо показал мне, – пятнадцать яиц было.
– Ты совсем дурак? – я покрутил пальцем у виска.
– А что?
– Это наседка! Ты кладку сожрал, желудок!
– Я не знал, – брат скуксился. – Думал, снесла…
– Баран!
– Подумаешь, наседка, – брат презрительно сплюнул в курицу яичной скорлупой. – Будешь квохтать, и тебе шею сверну – в суп пойдешь. Помнишь, – посмотрел на меня, – как батя пел? Была уха из петуха и заливные потроха. Потом поймали жениха и долго били его ногами.
– Помню. Пошли отсюда, а то влетит за гнездо.
– Погоди, тут два яйца осталось. Я доем. Или может ты хочешь? – протянул мне.
– Они же с зародышами!
– И что? Зародыши полезные, я сам по телевизору видел, хи-хи-хи, – мелко хихикая, доел яйца и растоптал скорлупу. – Теперь пошли, а то поминки пропустим.
Вышли из сарая, будто ничего не случилось, и с невинным видом стали смотреть на Воронка. Взрослые вернулись с кладбища и пошли поминать. В зале стоял составленный из столов П-образный стол, накрытый цветными половиками. Мы – дети, сидели с краю одной из «ножек» П, поближе к двери в кухню. Димка все время норовил что-нибудь стащить с тарелки Маруси, а заодно засовывал в карманы старого отцовского пиджака, который болтался на нем как пальто, и в холщовые сумки, предусмотрительно привязанные под пиджаком.
Мне приспичило в туалет и я тихонько выбрался из-за стола. Вышел в сени и вдруг почувствовал укол в ногу. Перед глазами все поплыло, ноги стали будто жидкими и, не выдержав тяжести тела, подкосились. Я рухнул на пол, смутно увидев сквозь затянувшую глаза пелену, уползающую толстую пеструю змею. Тело скрутила судорога, словно нечаянно коснулся штыря вилки, которую вставлял в розетку, и я потерял сознание.
Очнулся внезапно, вскочил, наступил на рассыпавшуюся из опрокинутой плетухи картошку и грохнулся на пол. Лежал, глядя на торчащие из досок острия гвоздей. Получается, никакой змеи не было: укололся о гвоздь, а у страха глаза велики, как сказала бабушка. Странно, что острия торчат, но мало ли: может, доски от жары рассохлись или фундамент перекосило, вот и вылезли. Я рассмеялся и, упершись руками, отжался от пола, собираясь вскочить. И застыл… Острия извиваясь как черви, медленно втянулись в пол.
«Неужели померещилось?» – идя к туалету, думал я. – «Наслушался вчера соседок, вот и привиделась какая-то чушь. Ладно, змея – почему бы ей не жить в деревенском доме где-нибудь под полом? Но вылезающие из пола гвозди – явный бред. Такого быть не может, потому что не может быть». Облегчившись, сполоснул руки под жестяным умывальником и вернулся за стол.
После того как выпили три раза, соседки поставили перед всеми стаканы с киселем, накрыв их пирожками с рисом. Димка ловко зацепил Марусин пирожок и сунул в карман. Когда соседи и дальние родственники выпив кисель ушли, вспыхнул скандал между отцом и тетей Ниной, едва не дошедший до драки.
– Рябой слизень! – кричала тетя Нина.
– А ты выдра пергидролевая и толстая выхухоль, – не остался в долгу отец. – Да подавись ты!
– Уступи, я все-таки гипертоник.
– И что?
– Астматик я.
– Не могу, извиняйте.
– На гипертоника руку поднял! Люди, смотрите, астматика убивают! – заверещала Севкина.