Поворачиваю голову в ту сторону, откуда грохочет музыка. Растрепанный длиннорукий пианист выбивает на клавишах чечетку. Разве это музыкант? Деревяшка… Послушайте, замолчите вы все. Прошу вас. И пускай кто-нибудь тихо-тихо сыграет полонез Огинского. Та-а-ам-тара-ти-ра-там-тара-там…
Сергей опять что-то говорит. Кто его тянет за язык? Но теперь это уже не важно. Может говорить что угодно и сколько угодно. После того как он сказал Марии про мои пальцы, все пошло кувырком, и он теперь может болтать сколько хочет.
Раньше было хорошо. Он приезжал на праздники, раз или два в год, и все были ему рады. Особенно Мария и Оля. Ладно, Олю исключим. Она и теперь ничего не знает. У нее школа, кружки, музыка, а может быть, и мальчик. Ведь годы идут! На Сергея она смотрела восторженными глазами. Вот этого дядю, раненного, залитого кровью, ее отец вынес с поля боя. «Вокруг градом сыплются бомбы, гранаты, мины, а ты идешь не сгибаясь, высоко подняв его на руках!.. Ну чего ты смеешься, папа, чего ты смеешься?»
И Мария смеялась, хотя она тоже представляла себе войну немножко по-детски, правда, не так, как Оля. Мария радушно принимала Сергея, ее забавляла его преданность моей особе, его неловко и напыщенно выражаемая благодарность. Да еще простодушные мудрствования на тему, как надо жить. «Почему ты не умеешь жить?» — спрашивал меня Сергей. «А ты умеешь?» — «Умею!»
Мария улыбалась.
Сергей снова и снова возвращался к надоевшей фронтовой истории. Но я толкал его ногой и круто обрывал. Мария улыбалась. А когда Сергей уходил, она говорила: «Все это хорошо, дорогой мой, но почему твой Сергей такой сытый и довольный? Кроме как покушать да выпить есть у него что-нибудь за душой?» Я начинал защищать его. Мария улыбалась.
Однажды Сергей приехал, когда меня не было дома. И тогда он сдуру рассказал эту историю до конца. Об отнятых пальцах. Ведь у меня осталось только два пальца на левой руке — большой и указательный. Можно держать карандаш, ложку. Можно поднести чарку ко рту. Что еще человеку надо? Ах, музыка!.. Да, на клавишах не разгуляешься. Может быть, слышали: есть на свете такая прекрасная страна — музыка? Ну и что же?.. Ведь живут миллиарды людей, никогда не бывших в Венеции и на чудесном острове Капри. Я видел, как хирург выкинул их в ведро, мои тонкие, длинные, нервные пальцы. И прекрасная страна исчезла как мираж.
Собственно, когда я вытащил Сергея из той низинки, где его сбило с ног осколками мины, пальцы у меня были еще живы и здоровы. Хотя я и отдал ему свои рукавицы. Я тащил и тащил его, обливаясь потом, а стоял лютый мороз. Я тащил, пока нас не заметили ребята, пока не подошел командир роты, пока — это было уже за леском — неизвестно откуда не появился грузовичок. Командир роты приказал санинструктору отвезти Сергея в медсанбат. Его посадили в кабину, санинструктор Лида села с краешку и крепко обхватила его за плечи. Но Сергей стал вырываться, стонать, хрипеть: «Федя, не бросай меня, я без тебя пропаду». Так же точно он кричал и в низинке, хотя я и не думал его бросать. «Федя, — задыхался он, — я погибну». Лида еле удерживала его. А он дрожал, молил: «Федя…» Тогда командир роты сердито бросил: «Ну ладно, поезжай и ты. Только сразу же назад!» Я полез в кузов. Был лютый мороз. Я вцепился онемевшими пальцами в край кабины, где стонал Сергей. Мне казалось, что ему от этого будет легче. Потом я пешком возвращался в роту. Свои рукавицы я не взял, хотя Сергею в медсанбате, да и в кабине, они тоже ни к чему. Мне неловко было сказать санитарам, что это мои рукавицы. Стоял январь сорок пятого года. От Вислы дул ледяной ветер. Я не чувствовал ни рук, ни ног. И не помню, как дошел. Кто-то растирал меня снегом. А потом хирург…
Разве женам рассказывают о таких вещах? Десятки раз я вовремя обрывал воспоминания Сергея. И надо же было, чтобы в тот вечер я не был дома! Когда я вернулся, Сергей уже молчал. Наговорил двенадцать бочек и умолк. Молчала и Мария. Я никогда не видел ее такой мертвенно-бледной. От ее потерянного взгляда у меня сжалось сердце. Казалось, она сейчас закричит. Но она молчала. И это было еще хуже. Посмотрела на меня и вышла из комнаты.
Сергей посидел еще немного и попрощался. Кто его тянул за язык? Что это у людей за дурная привычка — ворошить прошлое? Хорошо, что хоть Оли дома не было.
— Мария, — позвал я, — иди сюда, будем чай пить.
Она не ответила. Я пошел в ту комнату. Там было темно. Я знал, что плачет. Когда я присел рядом с ней, она схватила мои изуродованные руки и стала целовать их, судорожно всхлипывая. «За кого, для кого ты все потерял… Музыку, талант! Какая могла быть жизнь! Ты стал бы вторым Святославом Рихтером…»