— Погоди, — услышала Лида голос отца.
Что-то там углядел Тертышный, показывает рукой Зиновию: не к пристани, а к левому берегу. Лида коснулась его плеча:
— Может, хватит, папа?
Только рукой отмахнулся: «Погоняй!»
Зиньку одного знака довольно — ревет, летит моторка. Тертышный склонился над бортом, Петрович с другой стороны, что-то ловят взглядом. Да уже и ловить нечего, само в глаза лезет!
Сперва зелеными пятнами покрылся плес, а дальше сплошь затянута вода путаной зеленоватой куделью.
— Видишь, какие косы распустили ведьмы да русалки? — захохотал Петрович.
Тертышный посмотрел со злостью:
— Смеешься? А рыба кверху пузом?
— Приедут на той неделе из института, — уже посерьезнел Петрович.
— Кто-о?
— Да гидробиологи. А может, микробиологи или как их там…
— Уже приезжали! Наговорили, наболтали. Трынды-рынды, га-ла-лай… На весь мир уха́! Накормить бы этих обещальщиков ухой из этой мути!
Приедут — так он им и скажет. Позовут или не позовут, сам приедет и скажет: «Десятки лет воду изучаете, а вы у нее спросили, чего ей не хватает, а чего лишек? Разве для того было море сделано, чтоб зеленой лужей болтаться?»
— Гони домой, — сказал сердито.
Зеленые ведьмины космы еще долго вились вдоль бортов моторки, плясали в сатанинском танце, гнались следом.
А все-таки вырвались на чистую воду.
Вскоре заголубела пристань среди цветников и газонов.
— Ну, Степан Степанович, — заблестел зубами Зинько-Зиновий, — не забывай! Как весна, так давай к нам. Нарыбалим столько, что и черт от зависти лопнет.
— Спасибо, Зиновий, надышались Днепром. Как говорится, дай боже не в последний раз.
Петрович уже с берега, выкатив своего «Москвича» из тени, крикнул:
— Персональный драндулет к вашим услугам! Прошу!
Снова улицы-аллеи, клумба (и до сих пор не политая!), площадь, «Детский мир», книжная лавка — и тихая его улочка. Каждый заборчик, каждое крыльцо, каждое дерево как свои пять пальцев знает.
С Петровичем попрощались спокойно, сдержанно, чего много говорить.
— А теперь чайку. — Сказал и пошел на кухню.
— Попьем чаю и будем собираться, папа, — бросила вдогонку Лида. — Полдня потеряли…
Что-то пробубнил оттуда — не расслышала.
«Тут еще укладки на два дня, — вздохнула Лида. — Не все же и тащить! Кое-что не жаль и выбросить… Привыкли старики каждую мелочь беречь. А с мебелью что делать? Никто ж не купит, кому она нужна? Взять разве что пару табуреток да книжные полки. А там увидим… Ой, еще ведь в чулане всякая всячина! Да в погребе зимние яблоки, бутылки с наливкой. Не столько, сколько мать запасала, а все же…»
— Лида! — позвал Тертышный. — Иди-ка чай пить.
На кухне чистота, как привыкла Лида сызмалу. Стол застлан белой скатертью, настоящей. Пластмассы на обеденном столе Тертышный не терпит. Дышит паром чайник, рядом притулился маленький, с красными боками. Вазочка с вареньем. И печенье домашнее. Это уже Лида привезла.
— Тут еще укладываться! — Покачала головой.
Тертышный молчит. Прядется что-то у него в голове, ничего не слышит. Медленно пьет чай, отдувается. Здоровенная чашка с красным ободком то подплывает ко рту, то отплывает.
— Едут-таки гидробиологи, едут. — Поставил чашку на стол с пристуком. — Будет разговорчик… Я им кое-что напомню.
— Папа, уже без тебя обойдется.
Видно, этих слов и ждал Тертышный. Рубанул:
— До каких пор будет вода цвести? До каких пор? А рыба? А яры́? Завтра же за пентюха Пантелея возьмусь, потому что это такой… Только тогда и заверещит, когда овраг до его кабинета доберется: «Спасите, кабинет зашатался!..» А живой земли ему не жалко.
— Папа, кто-нибудь другой поедет. Я ведь только на три дня отпросилась. — Лида умоляюще, но и сердито смотрела на отца.
Тот помолчал. Потом сказал спокойно:
— Ну так что? Послезавтра и уедешь. Спасибо, что проведала.
— Папа!
— Что «папа»? Что? Надо, понимаешь, надо. Еще успею на насест.
— Потом еще какое-нибудь дело вспомнишь.
Тертышный немедля ответил:
— А таки вспомнил. Музей!
— Какой музей? — Лида уже чуть не плачет. — Откуда он тут взялся?
— Взялся! — с торжеством восклицает Тертышный. — Народный, на общественных началах, вот! Там еще работы — ого!.. На кого ж я его брошу?
— Ты еще клумбу, неполитую клумбу забыл, — язвительно подсказала Лида.