Поддерживала Софию верная опора и надежда — сын. Был он дорог матери не только как родное дитя, это само собой, а чем дальше, тем более близким другом. Чуткий, добрый. Все понимал. Ныне, что и говорить, такое душевное родство и близость — явление, увы, не слишком распространенное.
Теперь Валерий женат, уже имеет ребенка, которому дали имя погибшего деда — Петр.
В начале войны София переквалифицировалась из портнихи в медсестру. Из эвакуации, из Ташкента, где все-таки было сытней и теплей, она вернулась еще в начале сорок четвертого года в Киев, который весь лежал в развалинах и пожарищах, в полуподвальную комнату. Ей (как и многим другим) казалось, что сюда, в родной город, скорее (и непременно) вернется тот, кого она ждала.
Спустя некоторое время пыталась поступить в мединститут. И в первый и во второй раз ей не хватило одного балла. А кто ж, как не она, должна была стать доктором? Внимательность, сочувствие, душевная потребность броситься на помощь больному. И еще опыт работы в госпиталях, в больницах. А сколько своей крови отдала раненым!
Одного балла не хватило! Зато его хватило тем девушкам, которые сперва мечтали стать кинозвездами, а потом погнались за любым дипломом.
«Это потому, что я одинокая», — вырвалось тогда у Софии, и эта обида еще долго терзала ее.
Что я мог сделать? Побежать к ректору института, рассказать, кто такая София? Сказать, как воевал ее Петр? Разнервничаться, грохнуть, наконец, кулаком по столу? Так оно и было. Объяснял, нервничал, грохал… Да что тут сделаешь? Я к нему с живым словом, а он мне тычет бумажки.
А потом и Валерий с болью сказал мне: «Это потому, что нет отца…»
Ему тоже не повезло: не приняли в политехнический. Опять-таки одного балла не хватило. Больше всего он был подавлен тем, что некоторые одноклассники, которые учились хуже, стали студентами, а он — отличник — очутился за дверью.
Чувствовал себя птенцом, выпавшим из гнезда, — беззащитность на холодном ветру.
По моему совету пошел на завод. Бросился я туда, разыскал вчерашних фронтовиков: друзья, возьмите хлопца под свою руку. Потом армия. Вернулся возмужавший, уверенный в себе. Стал станочником высокой квалификации. И… увлекся историей, поступил на вечерний факультет. Но через год пришлось бросить. Женился, на свет появился Петрик. Правда, шутил Валерий, семья все-таки приобрела своего историка. Это была его жена Катря, с которой он познакомился во время учебы.
Давно уже забыта полуподвальная комната. Валерий получил заводскую двухкомнатную квартиру. Малогабаритную, конечно. Но все ж не приходилось с соседями пользоваться общей кухней и ванной.
Я уже говорил: мне мало доводилось встречать людей такой закалки, как София. Однако за последние два года и с ней произошла заметная перемена. Поседела, постарела, осунулась. Как известно, даже металл, прослужив определенное время, устает. Есть предел.
И вот я у знакомых дверей — с гостинцем для малыша, с цветами. Нажимаю звонок и жду.
На этот раз жду дольше, чем обычно.
Наконец двери открываются, переступаю порог — и страх тяжелой льдиной сковывает сердце, помертвевшие руки падают. Я едва удерживаю пакетик и цветы, готовые рассыпаться.
Вижу страшное, сведенное судорогой лицо Софии. Если бы я писал портреты, то такое лицо назвал бы «Ужас».
Малыш кинулся ко мне со своим обычным: «Дядя Олег…» Но его в ту же минуту подхватила Катря и унесла в комнату. София взмахнула руками, словно отталкивая меня, и зашаталась. Валерий, побледневший, обхватив ее за плечи, буквально поволок в кухню. «Нет, нет, нет…» — стоном донеслось до меня.
Я остался в тесненькой прихожей, напрасно пытаясь разгадать, какое несчастье на них свалилось. В таких случаях я совсем теряюсь. Единственное, на что я оказался способен, — это положить цветы и сверточек на тумбочку, руки у меня дрожали.
Опять я услышал плаксивый голос Петрика: «Дядя Олег…» Всхлипнул и замолк. Из комнат на меня повеяло жуткой тишиной.
Впервые за тридцать лет не пригласили войти, и я не входил. Впервые я, привыкший здесь быть хоть чем-нибудь полезен, сам хотел опереться на кого-нибудь.
Хлопнув дверьми, в прихожую вышел Валерий. Сжатые губы. Смотрит в сторону. Рванув с вешалки плащ, он сказал:
— Выйдем, Олег Дмитриевич…
Это, опять-таки в первый раз, я услышал от него свое полное имя. С малых лет Валерий звал меня так, как теперь зовет Петрик. Но в ту минуту мне было не до того, чтобы раздумывать об этом.