Я бредил этим институтом еще до войны.
— Ты с ума сошел! Учиться на голодный желудок? На кой черт тебе рисование? Берись за что-нибудь путное.
Слева возвышались здания Большой Житомирской. Глубокий овраг скрывал на дне извилистые улочки — Бондарную, Гончарную, Кожемякскую, сбегавшие к Подолу. Повсюду — зелень. И мы вдыхали чистый воздух — без порохового дыма, без смрада бомбовых воронок.
— Это и есть путное, а ты чудак, — сказал я и засмеялся.
Мы помолчали.
— А теперь, — сказал я, — пойдем к Софии. Петро Сергийчук просил — и это надо сделать.
Дигтяр поморщился:
— А чем это поможет? Только душу ей бередить…
— Должны! — твердо сказал я.
Дигтяр нехотя двинулся за мной.
Адрес я помнил. Комната, в которую мы вошли, показалась мне совсем темной. Молодая женщина испуганно смотрела на нас.
— Мы с фронта, — сказал я. — А раньше были вместе с вашим Петром в партизанском отряде.
Молчать не было сил. И я прибавил:
— Петро Сергийчук был командиром нашего взвода.
— Так точно! — почему-то громко подтвердил Дигтяр. — Командиром взвода.
— Прошу, садитесь… — с трудом проговорила София. — Садитесь.
Лишь теперь разглядел я у ее ног мальчугана лет пяти. Он насупившись смотрел на нас. А София так и стояла посередине комнаты. Потом метнулась к комоду, схватила скатерку и взмахнула ею над столом.
— Не беспокойтесь. Мы на минуту…
— Мы на минуту, — эхом отозвался Дигтяр.
— Ну как же? Хоть стакан чаю. Ничего такого…
Мы знали, конечно, на какие пайки живут люди. Пришли с гостинцами. Две банки тушенки, кусочки сахара, какой-то венгерский джем и плитка шоколада, которую подарила мне старая заплаканная чешка в Праге.
Мальчик стал смелее, подошел ко мне и пальцем коснулся медалей. Они звякнули, и это ему понравилось. Он, усмехаясь, посмотрел на мать и провел ладонью по всем кружочкам, чтобы зазвенели сильнее.
Я спросил, как его зовут, погладил черные кудри, а он вдруг обнял меня и прильнул худющим тельцем.
— Валерик, иди ко мне, — с дрожью в голосе сказала София.
Глаза у нее были сухие, обожженные скорбью и ожиданием. Наше появление означало, что больше ждать нечего.
— Пуля? Бомба? — спросила тихо. — Хоть не мучился?
Я вздрогнул и быстро ответил:
— Пуля. В голову. Миг — и все.
Она напряженно смотрела на меня, прижимая мальчика.
— Миг, и все, — повторил я. — В таких случаях человек не успевает ничего почувствовать.
Я произнес это так уверенно, будто в точности знал, что бывает с человеком, которого поражает пуля в голову.
Каждое слово давалось мне нелегко, а тут еще Дигтяр подмигнул, и я задохнулся от боли и злобы. Должно быть, мой взгляд кое-что сказал ему. Виновато-тупое выражение застыло на его физиономии. Не впервые я замечал, что лицо его становилось туповатым, когда он чувствовал свою вину.
София молчала. Может, ждала подробностей. Именно так и понял ее молчание Дигтяр и начал:
— Понимаете… Мы бежали…
— Как это бежали? — изумилась София.
Я поспешил вмешаться:
— А так — перебежками, в атаку… — Я посмотрел в сторону Дигтяра. — Мы бежали в атаку и вот…
Посидели еще немного и стали прощаться. Мне, киевлянину, София сказала:
— Заходите как-нибудь. Будем рады.
Я пообещал, хотя в ту минуту не был уверен, что выполню свое обещание.
— Валерик, попрощайся с дядями.
Валерик чинно пожал нам руки.
На улице я остановился и, став вплотную к Дигтяру, зло сказал:
— Чего ты подмигивал? Я спрашиваю: чего?
Он усмехнулся.
— Очень ловко ты рассказывал…
Я встряхнул его за лацканы:
— Болван — вот ты кто!
— Да что ты, Олег? Разве ж я, разве ж я…
— Довольно болтать! И забудем об этом.
Молча пошли ко мне. Покрытая слоем пыли, почти пустая комната. Железная кровать, столик, два стула. Книжки исчезли.
После освобождения Киева я получил на фронте известие от соседей: мать умерла. Трагическая гибель постигла отца еще перед войной. В тот роковой год…
Самый воздух здесь был насыщен удручающей тоской. Так должен был жить.
Бутылка самогонки, которую выменяли еще в дороге, уж не помню на что именно. Кусок хлеба, кусок сала.
Выпили молча, закусили. Потом я проводил Дигтяра на вокзал. Втолкнул в переполненный вагон. Поезд двинулся.
Он что-то кричал мне. Я махал рукой.
Настоящей дружбы с Дигтяром у меня, собственно, и не было. Ни в партизанском отряде, ни позже на фронте. Воевал он неплохо. Тут ничего не скажешь. Заслужил награду за подорванные эшелоны, заслужил солдатские медали.