Жгучий стыд охватывал меня, когда я смотрел на живописные работы Тараса Шевченко. В каторжной солдатчине, в пустыне, униженный, затравленный, какие картины он создал! А я…
Шел по берегу Днепра, с тоской смотрел на каждый куст и… на широкий мир. Как поймать ветер? Да, да, поймать. Чтоб зритель посмотрел на картину и прошептал: «Это правда — гудит вольный ветер в поле…» Чтоб ему вспомнилась наша песня. Как, спрашивал я себя, с детским изумлением ощутить все живое и чтоб тем же чувством проникся зритель? Чтоб, словно первый раз в жизни, он (на моей картине) увидел тополь, восход солнца, днепровский плес…
Зато волнующая и тревожная радость охватывала меня, когда казалось, что какие-то работы удаются. Может, это только кажется? Зовешь товарищей, чтоб посмотрели, заглядываешь им в глаза. Уверяют: да, настоящее.
На мою беду — только ли на мою? — в то время жанр пейзажа не вызывал ни признания, ни уважения. Хуже! К нему относились с пренебрежением. За аполитичность. За отрыв от жизни. За то, за другое…
Во время одной из следующих встреч у нас с Дигтяром возникла, можно сказать, творческая дискуссия. К тому времени он уже стал председателем райисполкома и в разговоре все чаще прибегал к поучительному тону.
— Друг мой, — сказал он. — Да брось ты свои пейзажи и картинки природы. Берись за что-нибудь актуальное. Понимаешь: ак-ту-аль-ное.
— Например?
— Рисуй плакаты. О! Вещь нужная для масс. Это с одной стороны. А с другой — здорово платят…
Он назвал мне сумму.
— Откуда ты знаешь? — удивился я, потому что гонорар за плакаты был назван точно.
— Знаю! — засмеялся он. — Один плакат в месяц — и будешь иметь больше, чем председатель исполкома. Хочешь, подскажу, какие именно темы взять…
И стал перечислять темы…
Нужно ли говорить, что моим друзьям, которые писали плакаты, выпадало счастье видеть их в печати самое большее дважды в год. Однако о своих пробах в этом жанре рассказал откровенно. Я стремился и в плакатах выразить что-то свое. Две мои работы были решительно, с молниеносной быстротой отвергнуты. Третий плакат получил премию на республиканском конкурсе. Но когда дело дошло до издательства, то от меня потребовали кучу поправок и доработок, которые толкали на ту же избитую тропку шаблона.
— Творчество, творчество… — передразнил меня Дигтяр. — Творчество — это дело лауреатов.
Надо сказать, что с некоторых пор Дигтяр не ко всем художникам относился свысока. Однажды он сделал неожиданное для себя открытие: в списках депутатов Верховного Совета нашел фамилии известных художников-лауреатов. Это его потрясло. После этого он время от времени замечал:
— Вот если б ты был лауреатом…
А еще как-то поспорили мы по поводу термина «интеллигенция».
Не помню уже, о чем сначала шла речь. Но вот он снова повторил слова, которые мне осточертело слышать:
— Вся беда в том, что интеллигенция, понимаешь, отстает от жизни. От новых задач.
— Это ты в порядке самокритики? — едко спросил я.
— Какой самокритики?
— Как-никак ты тоже принадлежишь к интеллигенции?!
— Я? — искренне удивился Дигтяр. — Что ты выдумываешь?
— Взгляни в энциклопедический словарь, — посоветовал я. — Люди, занимающиеся умственным трудом, — это и есть интеллигенция. Тем более что у тебя уже есть диплом. Надеюсь, что все свои умственные способности отдаешь работе, которая тебе поручена.
Дигтяр не обратил внимания на мою шпильку. Он настойчиво стал доказывать, что принадлежит к административным, управленческим и еще каким-то кадрам.
Опять мы всей семьей проведали Софию.
Валерия — высокого, вихрастого юношу — смешило, что Оксана, болтливая первоклассница, называла его своим двоюродным братиком. Не знаю, кто ей это подсказал. А может, сама придумала, потому что Валерий и правда относился к ней с ласковостью старшего брата.
Когда мы возвращались домой, Дигтяр тихо, только для меня, сказал:
— Ты стал им вроде родственника. Гм…
Рядом шли Валя с дочкой. Я только посмотрел на Дигтяра и вздохнул. Что-то екнуло в груди. Но я промолчал. Однако это его «гм» стало причиной тяжелой ночи. И не одной.
5
Не верится! Неужто столько лет прошло после войны? Однако так, тысячу раз так. И все-таки не верится.
У Валерия уже есть сын.
Наша Оксана тоже выпорхнула из гнезда, и вот-вот мы с Валей перейдем в другую возрастную категорию: дед и бабушка.
Это личное.
А главное — послевоенные десятилетия вместили в себя столько (без преувеличения!) эпохальных событий, перемен, сдвигов, неожиданностей во всей нашей жизни, что порой голова кругом идет. Сколько придется будущим историкам и философам поломать голову, разбираясь в этих трудных десятилетиях!