Понятно, большие перемены произошли и в психологии людей. Есть, безусловно, и негативные явления, но ведь миллионы жаждут жить полноценной духовной жизнью. Все, хоть в какой-нибудь степени причастные к искусству, чувствуют это особенно. Свежий ветер повеял нам в лица.
Один мой добрый приятель и коллега, влюбленный во все живое, шутя говорит, что вместе с кибернетикой и генетикой был реабилитирован и даже превознесен горемычный пейзаж. Все попытки заменить его цветами из пластмассы и веточками, сплетенными из разноцветной проволоки, к счастью, оказались тщетными.
То ли бурная урбанизация, то ли невосполнимые потери во внешней среде вызвали в сердцах людей желание приблизиться к природе, тревогу за все живое на земле. За цветок, за ручеек, за зеленое деревцо…
Не берусь рассуждать на эту тему. Это дело психологов, социологов. Скажу только, что с какого-то времени художники почувствовали, что их работа больше чем когда бы то ни было стала нужна людям. Я с волнением заметил, что посетители выставок дольше задерживаются у картин, по-другому смотрят, обмениваются впечатлениями. Рассвет над рекой, одинокий тополь, тропка на краю поля, морские волны и небо, небо — такое далекое и такое близкое каждому из нас… Как светлеют лица у людей!
Чем дальше, тем чаще и мои акварели стали появляться на республиканских, всесоюзных, а потом и международных выставках. Журналы охотно печатали репродукции моих работ в сопровождении доброжелательных статей. Уже мне не в диковинку то, что писатели или ученые обращаются с просьбой разрешить посетить мою мастерскую. После таких визитов мои пейзажи находят себе место на стенах их кабинетов.
Само собой понятно, что все это дало мне возможность целиком отдаться творческой работе, заниматься преподаванием уже не было времени.
Вот так и подошла, не могу сказать чтоб очень радостная, дата — шестидесятилетие. Юбилейная выставка. Альбом. Телеграммы, звонки, трам-тарарам.
И почетные юбилейные знаки отличия, на которые, откровенно говоря, я никак не рассчитывал.
На семейный праздник приехала Оксана с мужем. Добродушный акселерат с детским личиком. Оксана смеялась: заслуженному деятелю искусств, мол, положено еще одно звание: дед! Ее фигура свидетельствовала, что и это звание я вскоре получу.
Кончилась юбилейная суета, и я собрался ехать в Седнев. В тот самый Седнев на Черниговщине, где когда-то бывал и писал Шевченко, где Леонид Глебов создал свою прекрасную «Журбу», которую поют уже доброе столетие. Там и в самом деле как в той песне: стоит гора высокая, под горой лес, и челны на приколе у берега прекрасной речки Снов. Теперь в Седневе дом творчества художников, построенный, должно быть, в надежде на то, что и нас, грешных, осенит вдохновение.
Перед самым моим отъездом прибыл в Киев Дигтяр. В этот раз он был не такой, как обычно, чем-то озабочен и встревожен.
Как непохожи были мы теперь на тех двух сержантов из сорок пятого года, что, опьяневшие от радости, ходили по улицам Киева в вылинявших гимнастерках…
У меня еще держались на голове реденькие поседевшие волосы. Голова же Дигтяра блестела давнею лысиной. И морщин не перечесть. И животики распирали наши пиджаки…
Выпили по стопке. Дигтяр, как всегда, торопил: «Ну что ты?» Но недавние спазмы кое-чему меня научили. Да и Валя была начеку.
Дигтяр принес какой-то редкостный, дорогой коньяк, и его «ну что ты?» было исполнено обиды. Как же так? Он, видите ли, не поскупился…
Потом (едва ли не в первый раз) стал внимательно рассматривать картины на стенах. Может, и не лучшие, но чем-то мне дорогие.
— Так, так, — приговаривал он, переходя от одного пейзажа к другому. — Значит, заслуженный деятель… Ну что ж, этого ты давно заслужил — хотя б за свое терпение. Терпел и маялся, ничего не скажешь. А что касается реализма, то я тебе откровенно скажу: не все тут ладно. Ой не все… Взгляни, разве так солнце заходит? А это? Краски расплываются, деревья какие-то потешные. Однако красиво. Ей-богу, красиво…
Мы с Валей переглянулись. Получил наконец у Дигтяра признание, хоть и с критическими замечаниями.
— Красиво! — еще раз похвалил он, не догадываясь, что от этого слова меня тошнит. — А вот это? Ну скажи, что это собой представляет, как такую картину объяснить словами?
— Краски, друг мой, имеют свой язык… — начал растолковывать я.