Утром видели, как Лариса вместе с главврачом быстро шла к Левку в палату. Шла как слепая. Окаменевшее лицо, темные круги под глазами. Неведомо из каких источников стало известно, что Левко всю ночь бредил, стонал и не отпускал Ларисиной руки.
Вызвали отца.
И тут вспыхнул новый взрыв любопытства, жарких споров. Как поведет себя Лариса?
— Спрячется, — твердили одни.
— Немедленно уедет, — другие.
А третьи уверяли, что не уедет и не спрячется. Просто сделает вид, что только вчера с ним познакомилась. Актриса!
Приехал отец, еще более мрачный, чем раньше. После короткой беседы за плотно закрытой дверью главврач повел его к Левку. И сразу же туда вызвали Ларису. Главврач вскоре вернулся к себе. Лариса осталась.
Потом их, отца и Ларису, видели в коридоре, на крыльце и на скамейке под старым, растрепанным ветрами кипарисом, одиноко торчавшим над кручей. Они говорили и говорили, и, должно быть, это был печальный разговор.
Ночью Левку стало хуже, и они дежурили возле него. Полночи — Лариса, полночи — отец. А днем, когда больной засыпал, ходили по дорожкам парка или сидели на скамье под одиноким кипарисом. Беседовали тихо, никто ни слова не мог услышать.
Через несколько дней отец и сын уехали.
Все были поражены переменой, произошедшей с Левком за какую-нибудь неделю. Обрюзгшее лицо желто-серого цвета. Углы рта опустились, и поэтому казалось, что губы искривлены болезненной улыбкой. Тускло смотрели прищуренные и будто затянутые дымкой глаза.
Пока отец укладывал вещи в багажник, он скучающе смотрел на рыжую гору, подымавшуюся над санаторием.
Через минуту из корпуса выбежала улыбающаяся, с сияющим взором Лариса. Если б здесь не было, по крайней мере, десяти свидетелей, никто б и не поверил, что больной мог за одно мгновение вернуть себе свои улыбчивые двадцать лет.
Он тихо смеялся и целовал ей руки. То одну, то другую. Ладони, пальцы, снова ладони. А отец стоял и смотрел. Потом он обеими руками пожал ей руку и поцеловал в лоб.
Машина двинулась. Подняв руки, Лариса махала ими, а из оконца машины ей отвечал Левко.
Машина скрылась за поворотом, и с лица Ларисы сбежала вся жизнь — улыбка, блеск глаз, румянец волнения.
Руки бессильно упали, две слезы скатились к искривленному рту.
В тот же вечер она уехала.
6
Чем же в конце концов завершаются курортные истории?
До отхода поезда, до той минуты, пока самолет выходит на стартовую дорожку или пароход отчаливает от берега, интерес к таким историям жив.
А потом? Кто потом, озабоченный делами, житейской суетой, заседаниями месткома, кто вспоминает, что там было, на курорте? И когда это было? В прошлом году, позапрошлом или десять лет назад?
Забылась и эта история. Ушла в прошлое. Я имею в виду, разумеется, Ларису и Левка. Потому что о спортсмене и его новой знакомой забыли еще до их отъезда.
Но всегда среди многих находится один, который все помнит и то ли в следующем году, а может быть, даже через пять лет хочет все-таки узнать, чем закончилась курортная история, вызвавшая так много толков.
Нашелся и на этот раз такой. Это был пожилой человек в берете, тот, который, в первый раз увидев отца и сына на берегу, сказал, что они напомнили ему журавлей с подбитыми крыльями.
Следующей осенью человек в берете после тяжелой болезни опять попал в тот же санаторий. И все подробно разузнал.
Левко умер, прожив еще два месяца после возвращения из санатория. Последнюю неделю за ним ухаживала Лариса. Приехала издалека. И до самой смерти не отходила от его постели.
Обо всем этом написал главврачу отец Левка.
Что же еще? Пожалуй, все.
Человек в берете каждый день ходит на берег. И долго тоскливо вглядывается в мерцающую даль.
Море в эту пору холодно и неприветливо. Одна за другой набегают темные волны на берег, но почерневшие каменные глыбы отталкивают их назад.
Одинокий молчальник ежится под ветром и глазами, полными тревоги и боли, разглядывает что-то там, на горизонте.
Прохожие равнодушно проходят мимо. Но кому-то из них он сам напомнил подбитого журавля, что остался один на берегу, лицом к лицу с необозримым простором хмурого, холодного моря.
1979
Пер. А. Островского.
ЛЮДИ ЕЗДЯТ, ЕЗДЯТ…
Двое суток в дороге — пуд соли не съешь, однако кое-что услышишь, кое-что увидишь, кое-что само в память западет.