— Далеко едем? — спросил.
Назвали городок. От конечной станции далеконько.
— Туда уже автобусом. Домой на каникулы? Или в гости?
— Нет. Дело у нас…
Отвечал сероглазый. А чернявый только молча глянул исподлобья и уставился в пол. Дело. Голубенко готов был хихикнуть: «И очень важное?» Но что-то заставило его сдержать усмешку.
— Недоброе что-нибудь случилось?
Два взгляда скрестились на нем, поколебались, взвесили:
— Мы следопыты…
— Следопыты?
— Да, красные следопыты. Разве вы не слышали? — Это все сероглазый, а тот молчал. — Нашли остатки самолета, который во время войны упал у нашего села. Летчика, он прыгнул с парашютом, еще тогда полицаи убили. Но никто не знал ни имени, ни откуда он. Могила — и все. А мы нашли среди обломков такую маленькую трубку с крышечкой, на фронте все при себе имели. Там бумажка, едва прочитали имя и откуда. Долго писали, разыскивали… Нашли мать.
— Нашли-таки. Ну молодцы… Может, приедет когда-нибудь, на могилу поглядит.
— Старая. Очень больная.
— Так вы к ней и едете?
— Едем.
— А это подарок старушке? — кивнул головой на пакет.
Мальчики насупились. Снова отчужденно смотрели мимо него. Лишь после долгой паузы более разговорчивый ответил:
— Землю… Землю с могилы везем.
— Горький подарок. А надо…
И вот теперь он снова направлялся в это купе.
— Вот и станция, — сказал Голубенко. — Отсюда доедете на автобусе. Километров сто будет.
Парнишки покивали головами. Знаем, мол.
Голубенко переступил с ноги на ногу.
— Такие дела… Что поделаешь. Хоть грустное, а утешение старухе. Нашлась могила, кто-то за ней присматривает… А сколько похоронено — и ни следа, ни знака… Поплачет старуха, а все ж как-никак утешится.
Более говорливый — теперь, когда они стояли, оказалось, что он на целую голову выше чернявого, — спросил:
— Поплачет?
Голубенко перехватил его испуганный взгляд. И тот, пониже, коренастый, тоже раскрыл глаза, но сразу же потупился.
— Вот тут вам, друзья, впервые выпадет стать солдатами. И слезы будут, и горе великое, а вы держитесь…
Снова по-медвежьи потоптался на месте. Хотел положить им руки на плечи, даже прижать к себе. Эх, ребятки-ребятки…
Махнул рукой, вышел, и уже тогда все, что скопилось в душе, вспыхнуло гневом.
— Чего столпились? — закричал он на «толкачей». — Отойдите. Дайте дорогу людям!
— Чего кричишь? Какая тебе сатана приснилась?
Голубенко дернулся и испуганно поднял голову.
— Стоим?
— Стоим.
— Почему?
— А потому, — смеется Непорожний, — что давно приехали. Ох ты ж и разоспался!.. Ну а теперь я побежал, — подхватил свои «чамайданы» и к двери.
Голубенко порывисто сел.
— Ты мне брось эту мешочную беготню. Гадко смотреть. Тут служба или базар?..
— Какая тебе сатана приснилась? — хохотнул Непорожний — и стремглав из вагона.
Голубенко сидит и качает, как чугуном налитою, головой. Потом выходит в коридор, придирчиво оглядывает одно купе за другим. Это Непорожний так прибрал, неряха. Самого б его веничком, веничком… Там окурок остался, там — бумажка, и пепельницы не все вычистил, лентяй.
Вагон стоит на запасном пути, у самого тупика. Два загнутых вверх рельса кричат: «Куда?»
Вот еще один окурок. Голубенко плюнул с досады, взял веник и принялся снова подметать.
В каждом купе он вспоминал тех, кто там ехал, и вслух говорил все, что должен был им сказать.
Под вечер — обратный рейс.
У двери вагона толпится кучка пассажиров. Билеты, белье, чай. Привычный стук колес и бессонная ночь.
Ездят, ездят люди — во все концы.
1979
Пер. А. Островского.
ГЛАЗАМИ ЧИСТЫМИ ДЕТЕЙ
1. МАРФУША
Еще одно село, еще одна хата… Сколько их было на скорбных дорогах войны. Названия городов и то все не упомнишь. А села? Однако это село почему-то запомнилось, хотя ничего особенного — ни бомбежки, ни внезапной тревоги — в нем не было.
Айдар. Айдар на Воронежщине…
Останавливаемся у первой же хаты. Кто-то зовет хозяйку, кто-то просит разрешения достать свежей водицы из колодца, к которому самый нетерпеливый из нас уже подбежал и хлопочет у скрипучего журавля. И как настоящее чудо перед нашими глазами появляется деревянное ведро, и мы — по очереди — припадаем к его краю, охая, наслаждаясь. А вода — ледяная, челюсти сводит.
Затем, сбросив гимнастерки и нательные рубахи, сливаем из ведра друг другу в ладони и брызгаем себе в лицо, на плечи, на грудь. Кряхтим от удовольствия, переговариваемся. Словно стопудовый груз пыли, зноя и усталости сбросили с себя.