Теперь я еще сильнее, не только умом, но и сердцем, ощутил: это — кладбище. Гигантское, необозримое кладбище сотен тысяч расстрелянных, растерзанных, заживо сожженных варшавян.
Уже на обратном пути к Висле я увидел на развалинах небольшого дома две стоявшие на коленях фигуры — большую и маленькую. Низко склоняясь головами, они молились.
Тихо ступая, я осторожно прошел мимо и вдруг услышал позади себя звонкое, детское:
— Мамуся! Тен радзе́цки офи́цер!..
Я оглянулся: девочка, моя утренняя спутница, протянув руки, бежала ко мне.
— Геленка! — строго окликнула ее мать.
Я подхватил малышку на руки и поднял вверх. Светлая радость светилась в ее глазах, в трогательной улыбке.
Подошла мама, взяла Геленку за руку, и мы молча направились к Висле.
Излишне было бы о чем-то расспрашивать. Она нашла свой дом, но вместе с тем это была могила и матери, и сестры.
— Мама, где же теперь будет наш дом? — спросила Геленка.
— Перебудем, дочка, у тетки Зофии.
— Я не хочу…
— А куда же нам деться?
Поднявшись на пригорок, мы остановились.
Женщина прошептала:
— Если бы я знала, где погиб мой Збышек…
— Восстание? — спросил я.
— Да. Он бросился в первую же минуту.
Не могла оторвать взгляда от убитого города, от неисчислимых могил, покрывших весь простор до самого горизонта. Ее глаза становились все светлее, прозрачнее. Стало страшно: мне показалось, что она слепнет.
— Мама, холодно мне… — пожаловалась Геленка.
Мы пошли к дому, в котором остановился раненый майор. Он обещал этой женщине найти обратную машину. Я тоже надеялся с нею вернуться к вечеру в Люблин.
— Мама, я не хочу к тетке Зофии, — грустно сказала Геленка.
— Видела, что стало с нашим домом?
Девочка испуганно посмотрела на мать.
— Геленка, поедешь со мной в Киев? — спросил я.
Взглянула пытливо: знала, взрослые любят обещать детям в шутку. Но моя серьезность, видимо, рассеяла ее сомнения.
— Немного поеду — и сразу вернусь к маме.
Девочка взяла и меня за руку. Улыбалась и небесскими глазами, исполненными доброты и доверия, смотрела то на меня, то на маму.
Небесские по-польски — голубые.
1985
Пер. Ю. Саенко.
ТЕЛЕФОННАЯ ИСТОРИЯ
Все началось в то утро, когда Кривозуб, заместитель главного бухгалтера, объявил:
— Со вчерашнего дня у меня, можно сказать, началась новая жизнь. — Он поднял палец. — Телефон! О, друзья мои, это великое дело. Удобство, быстрота, взаимный телефонаж и взаимный информаж… Окно в большой мир! Нужна тебе погода — пожалуйста. Точное время — пожалуйста. А вчера не успел пообедать — динь-динь. Слышу голос Николая Васильевича. «Приходи, — говорит, — у меня интересный гость». — «Кто, откуда?» — «Из Индии! Наш инженер. Такое рассказывает…»
Кривозуб оглядывает всех. Его круглое лицо сияет. Сотрудники бухгалтерии расспрашивают: «И как же там? А что там?» Один Таращук ни о чем не спрашивает и даже не слушает. Слоны, крокодилы, священные коровы… На черта ему все это? У него в голове одно вертится: телефон. До сих пор он равнодушно слушал жалобы на длинную очередь, на волокиту, а иногда хвастливые рассказы Кривозуба о том, как он воюет, из-под земли добывает телефон. А теперь, когда Кривозуб вырвал-таки себе телефон, Таращук почувствовал жгучую зависть.
Зависть эта становилась все сильнее, потому что каждое утро Кривозуб громогласно сообщал очередную новость, непременно связанную с телефоном.
— …Не успел переобуться — звонок. Но какой! Уши рвет. Как на пожар. Я сразу же догадался — иногородний. Хватаю трубку, слышу: « Друже, поздравляю с днем рождения! Сто лят, как говорят братья поляки…» Представляете, я забыл, а он помнит. Вот что значит друг. «Как же ты, — спрашиваю, — в Херсоне узнал, что у меня телефон?» А он смеется: «На то и телефон, чтобы все знать. Цивилизация!»
Таращук сперва неслышно вздыхал. Потом губы у него начинали дергаться. Пересыхало во рту. Прыгали цифры…
А Кривозубу звонили непрестанно. Сын, часто ездивший в командировки, сообщал о прилете и вылете из Москвы, из Баку, из Вильнюса. Звонили родственники. Звонили приятели. Один приглашал на рыбалку. Другой на преферанс. Опять же об очередном отпуске надо посоветоваться — куда и как? А еще звонили жене. А женские разговоры — известное дело: тысяча тем и тысяча прощаний, а после каждого «ой, я забыла тебе сказать» начинается еще получасовое переливание из пустого в порожнее.