Но сейчас не время и нет сил хоть как-то разобраться в обступивших ее мыслях и вопросах. У Тимофея была излюбленная поговорка: «Жизнь умнее, чем мы, она свое покажет». Но ведь это не ответ. В самом ли деле жизнь так умна и что именно она покажет?
Долетели приглушенные голоса, муж с сыном о чем-то говорили. Улыбнулась: «как мужчина с мужчиной». Так повелось сызмалу. Жаловался ли отцу на соседского Мишку-разбойника, или выпрашивал коньки или лыжи, а позже джинсы — хватал отца за руку и тащил в соседнюю комнату на «мужской» разговор.
Снова донесся шепот, и уже нервное, ломким голосом Сашка:
— Ты скажи…
— Почему я? — пробормотал муж. — Твое дело, сам говори.
Ира взглянула в зеркало. Платье — самое лучшее. Прическа легла красиво. Все? В глазах усталость и притаившаяся грусть. Но это мог разглядеть только близкий человек. А для всех — у нее праздничный вид и радостная улыбка на еще молодом лице.
С такой улыбкой и встала в раме дверей, откинув портьеру.
— О чем вы здесь шепчетесь, мужчины?
Сашко, покраснев, уставился взглядом в пол.
У Тимофея лицо передернулось, не поворачивая головы сердито смотрел на сына.
— Чуточку отдохну, — сказала она, садясь в кресло. — А ваши секреты, может, отложим на завтра?
Сашко дернулся, взглянул на отца и снова опустил голову.
— На завтра, Ира, отложить нельзя… — Каждое слово Тимофей выдавливал из себя, словно оно царапало ему горло.
— Нельзя, так говори.
Она смотрела то на сына, то на мужа.
— Понимаешь, Ира… Тут одно неприятное… кхм… обстоятельство. Ты прекрасно знаешь, как я отношусь к этому. И Сашко тоже. Но у этих людей… — Тимофей посмотрел на нее затуманенными, скорей, погасшими глазами и крутанул головой. — Как тебе сказать? Предубеждение или пережитки? Сашко говорит, что Юля совсем не такая, как ее родители. Да и они со временем… А пока что, понимаешь…
— Пока что я ничего не понимаю, — бросила, холодея от тревоги.
Из глубины пережитого вынырнула догадка, но она отбросила ее, как что-то абсолютно невозможное.
— Они… То есть Юлины родители, — терзал свое горло Тимофей, — они, понимаешь, не любят…
— Кого? Меня?
— Ты здесь ни при чем. Юлин отец, говорит Саша, порядочный человек. А вот его будущая теща, — он ткнул пальцем в сторону сына, — видимо, мещанка из мещанок. Пережитки. Идиотские предубеждения. И… и всякое такое.
— Видимо, я глупа, ничего не понимаю.
Тимофей побагровел.
— Ну говори! — бросил сердитый взгляд на сына.
Новенький пепельного цвета костюм, белая сорочка с узеньким модным галстуком сейчас никак не шли к бесцветному лицу и беспомощному виду Сашка. Молчал.
Тимофей ждал еще несколько томительно долгих секунд. Сашко молчал.
— Понимаешь, — сказал за него Тимофей, — потом они увидят и поймут, какая ты. Как мы тебя любим… Но сегодня… Саша хотел бы, чтоб первая встреча не была омрачена.
— Значит, сегодня лучше без меня? Да? Чтоб не омрачать?
Напряженно смотрела на них. Молчали.
— Ира, ради Саши… Один только вечер…
— Да, да… А что вы им скажете? — онемевшие, словно от анестезии, губы едва шевелились.
Тимофей развел руками:
— Ну… Срочный вызов. Или что-нибудь… Пойди к Демченкам. Они всегда рады…
Стояла не шевелясь. Ей казалось: ступи она шаг — упадет.
— А мне что сказать Демченкам? — с трудом шевельнула распухшими губами.
Тимофей не ответил.
Кивнула головой и пошла в спальню. Слышно было, как хлопнули дверцы шкафа и что-то звякнуло. Двигаясь, как сомнамбула, вышла в переднюю. Надела пальто, бросила на плечи платок. Шагнула к дверям, но почему-то снова повернулась к комнате. Под ярким светом люстры стол блестел и красовался так, что в глазах зарябило. Помидоры с каплями сметаны на красных щечках выглядывали из-под стрелок зеленого лука, словно грибы. Рядом — точно игрушечные — огурчики. Морковные цветы. Бородатые стариканы из укропа — на салате.
Сашко на миг поднял глаза и снова опустил голову.
— Ира, ты только… — начал Тимофей. — Один вечер…
— Молчи. Уже иду.
Еще минутку она с удивлением смотрела на яркие и сочные натюрморты, словно не сама все это сделала, а кто-то другой трудился тут, щедро отдавая богатства своего воображения. Но еще сильнее поразило ее то, что цветистые узоры вдруг закружились, смешались в беспорядочную кучу. Стол сдвинулся с места, зашатался, навстречу ему колыхнулись стены, и комната наполнилась оглушительным звоном ломающейся посуды.