А еще я думал про Егора Петровича. В самом деле! Как хорошо было бы снова встретиться, походить вдоль набережной, выпить ароматного черного кофе; опять увидеть, с каким комическим удивлением он смотрит на узенькую рюмочку коньяка. И послушать, узнать, как сложится у него жизнь и удается ли ему, как он взял себе за правило, быть везде и всегда веселым.
А Володя? Его школьники? Его Ирина?
Я мечтал (у моря хорошо мечтается) невидимкой очутиться в тесном кругу детворы, беседующей с ним обо всем на свете. О море, о кручах Ай-Петри, о степи, зверях, птицах. О тех птицах, которым не нужно марево снов, потому что они летают.
Хотел бы я также знать, какую страничку допишет в своей автобиографии Алексей Павлович.
Собирался дождь. Влаги давно уже ждала пересохшая земля и пропыленные деревья.
Тучи ползли с моря. А навстречу им двигалась гора, где я стоял. Моя гора, с которой далеко видно.
Моря оставалось все меньше и меньше. Оно хмурилось, чернело. Мрачное небо давило на него сверху. Упала на свинцовые волны молния и потонула. Бессильно-злобный гром раскатился вокруг.
Ни одной капли! Казалось, что гроза минует побережье, лишь позабавится молниями и громом. Но еще миг — и полило. Не частый дождь, не густая завеса водяных стрел, а сплошной водопад.
Я прибежал в палату весь мокрый. И, как ни молил судьбу о милосердии, попал-таки на глаза грозной Вере Ивановне.
— Немедленно в постель! Вот позову доктора…
Через минуту она принесла грелку к ногам. Потом стакан горячего чая. И все ворчала, ворчала:
— Хотите простудиться? Не пустим домой! Хотите опять кашлять?! Ох эта мне палата!..
…Последний день. Завтра попрощаюсь с тобой, второй корпус, гостеприимный приют пневмоников.
Прощай, моя аллея, благословенная тишина. И вы прощайте, часовые этой тишины, кипарисы, и ты, гора над морем. Может, посчастливится когда-нибудь, и ты двинешься навстречу мне, как вчера двинулась навстречу грозе, чтоб я смог с твоей высоты скорее увидеть море и простор, без которых мертвеет душа.
1973
Пер. А. Островского.
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
1
Знакомые знали, куда она бежит, знали, что муж ее тяжело, говорили даже, безнадежно болен. Никто не решался наткнуться на Ольгин отчаянный взгляд, который кричал: не троньте, каждая минута дорога.
Ее губы все время шевелились. Некоторым казалось, что она шепчет неведомо к кому обращенные мольбы. А на самом деле она считала дни: седьмой, двенадцатый, пятнадцатый, двадцать первый…
Считала дни от той ночи, когда «скорая помощь» повезла потерявшего сознание мужа в больницу.
В гардеробной ей сразу же давали халат: «Это к Сахновскому…» Чтоб не ждать лифта, почти бегом одолевала тридцать или сорок ступенек. Но у дверей палаты, запыхавшаяся и оглушенная перестуком в висках, склонялась к дверям.
Проходила минута, другая. Ольга на цыпочках входила в палату.
Еще с порога вглядывалась в его пожелтевшее лицо. Подходила, наклонялась и, скрывая волнение, говорила:
— Вот и я! Михайло, Михо… Это я.
Его погасший, отчужденный взгляд на миг обращался к ней и равнодушно ускользал. Ольга до крови кусала губы.
В палате было еще трое больных. Двое тихо уходили в коридор. Третий, более тяжелый, почти все время лежал с книжкой в руках. Иногда он говорил Ольге:
— Я был почти в таком же состоянии… Поверьте, ваш муж выздоровеет.
В подтверждение этого он поднимался и медленно делал два-три шага.
Она склонялась еще ниже к лицу мужа.
— Михо, это я…
Сахновский молчал. Взгляд его блуждал по стене, иногда останавливался на ее склоненной фигуре. Потом глаза устало закрывались.
Кончиком полотенца Ольга осторожно вытирала его потный лоб и обращалась к своим ежедневным обязанностям, всегда начиная их с уборки кровати. Но что бы она ни делала, ее исстрадавшийся взгляд тревожно вглядывался в родное лицо в страстной надежде увидеть хоть крохотный признак пробужденного сознания.
Двадцать третий… Двадцать шестой… Уходил день за днем, однако глубоко запавшие глаза Михайла слепо смотрели на нее, как на белую пустыню стены.
Ольга выбегала в коридор и забивалась в угол, чтобы не зарыдать среди посторонних людей.
На ее несмелые вопросы врачи твердили одно: «Поймите, это очень медленный процесс. Но самое страшное позади. Теперь надо терпеливо ждать».