Вышла из клиники и села на скамейку напротив здания, жадно вглядываясь в окна.
Ничего не могла рассмотреть и закрыла лицо холодными ладонями.
Не было сил и желания куда-то идти, что-то делать. Единственное, что могло дать радость: хоть что-нибудь сделать для Михайла.
— Я бы вам посоветовал не падать духом, держаться, — услышала она.
Подняла голову и с удивлением спросила:
— Кто вы?
Не узнала доктора. В синем костюме и такой же шляпе он выглядел совершенно иначе.
— Разрешите? — Не ожидая ответа, он сел рядом и устало вздохнул. — Дежурство было очень тяжелое.
Теперь разглядела выразительное продолговатое лицо, желтые мешочки под глазами и набрякшую синюю жилку на виске, которую он по временам трогал тонкими бледными пальцами.
— Держитесь и собирайтесь с силами, — сказал доктор. — Имейте в виду: нужна будет ваша помощь. Санитарок мало… И не только в этом дело. Сами понимаете, что значит для больного уход близкого человека. Он это почувствует, как только…
— Как только? — смотрела на него испуганными глазами.
— Как только начнет понимать, кто именно возле него.
— Что? — вскрикнула она, мертвея.
— Должен вас предупредить: какое-то время он не будет узнавать даже вас. Это мозг, понимаете?
Ничего не понимала. Казалось невероятным, что Михайло, ее муж, ее родной Михо, не будет узнавать свою Ольгу.
Словно издалека до нее доносились слова:
— Таковы особенности этой болезни. Будем лечить. С вашей помощью. А сейчас главное: терпение и терпение.
— Терпение… — прошептала она.
Сотни раз потом слышала и себе повторяла привычное и обыденное, но, оказывается, такое многоликое слово: терпение.
— Как долго?
Через день ей позволили войти в палату. Неподвижное желтое лицо мужа, который разительно изменился за двое суток, а главное — его бессмысленный взгляд, который смотрел сквозь нее, потрясли Ольгу.
Из этого состояния ее вывела круглолицая румяная докторша:
— Вы, кажется, хотели помогать?
— О, да, да!
— Вот наша добрая Клава покажет вам…
Добрая Клава, молоденькая девушка, на которой даже больничный халат выглядел модным платьем, подошла к кровати и откинула простыню.
Ольга едва сдержала стон, когда увидела голое ниже пояса тело Михайла, ноги, мокрую клеенку.
— Два часа назад я прибирала, — покачала головой Клава, отодвигая больного ближе к стене.
Ольге показалось, что девушка сделала это слишком резко.
— Я сама, я сама…
У нее была нелегкая работа, требующая сосредоточенности и тройного внимания, — корректура в книжном издательстве. Чистая работа! Но, как и каждая женщина, хозяйка и мать, Ольге была хорошо знакома и обыденная домашняя работа. Мыла окна, полы, делала мелкую постирушку. Теперь на собственном опыте узнала, как работают санитарки.
Наклоняясь над ним, каждый раз шептала:
— Это я, Оля. Твоя Оля.
Не слышал, не отзывался.
Теперь у нее была работа для него и дома — варила еду. Кормить больного надо было с ложечки. Реденькая каша, свежая сметана (сама делала), тертые яблоки, кисель, морковный, виноградный, мандариновый соки… Он захлебывался, и Ольга каждый раз пугалась, хотя ее и успокаивали: у таких больных это обыкновенное явление.
— Михайло, это я, Оля…
Не поворачивал головы. Все тот же бессмысленный, ничего не выражающий взгляд, обращенный в никуда.
Как мог вспомнить ее, когда не помнил самого себя? Исчезло самое дорогое свойство, благодаря которому существо становится человеком, личностью, сознающей свою связь с окружающим миром, с прошлым и настоящим, с собственным именем, наконец.
Бескрайняя пустыня забвения поглотила все вокруг. Жену, друзей, знания, которые так жадно поглощал всю жизнь. Сколько цифр, исторических дат, имен он помнил! А песен… И старых — еще от матери, и времен войны.
Доктора говорят — самое страшное позади. Защитные резервы организма уже начали действовать. Но если б они знали, как это страшно, когда затуманенный индифферентный взгляд родного человека обходит тебя.
Санитарки сменялись. Ольга взяла на службе очередной отпуск и решила быть возле больного круглосуточно. Потребовался приказ, строжайший приказ врача, чтобы шла домой отдохнуть хоть несколько часов.
Сын Василь был в длительной командировке. Поздно вечером, а порой на рассвете после резких звонков междугородной станции долетал его встревоженный голос: «Мама, что там? Как там?..»