— Раз в неделю…
— Михайло… Пойми, мне тут легче.
Кивнул головой и усмехнулся.
— Ну дважды в неделю… Василь звонил?
— Ой, прости, не сказала сразу. Звонил вчера. Хочет вырваться на несколько дней. Волнуется, даже голос дрожит. — И с материнской гордостью прибавила: — Хороший он у нас.
— Хороший. Не ползает.
— Это уж твой окаянный характер. — К гордости добавилась и капля осуждения. — Нелегко ему.
— А н-нужно легко?
— Я хотела бы, чтоб ему легче жилось.
— Легче — другое дело. А легко…
— Я мать.
— А я отец. Легко для легковесных.
Усмехнулась.
— Философ мой!
— А кто еще звонил?
— Звонят каждый день, — ответила уклончиво.
Помолчал.
Спросила осторожно:
— Чьих звонков ждешь?
— Удивляюсь, почему Рубчак молчит? Болеет, может?
— Может, — поспешила согласиться. — Приедешь домой, узнаем.
— И от Торяника ничего?
— Я ему сегодня напомню, ладно?
— Ладно.
Ни о ком больше не вспомнил.
5
Прошла неделя, как Сахновского выписали (он говорил: выпустили) из больницы.
Приспособился к палочке. Шаг стал увереннее, хотя заметно тянул ногу.
Говорил медленно, заикаясь. Иногда сбивался, замолкал. Тогда надолго вперял встревоженный взор в одну точку и глаза казались еще глубже запавшими под торчащими, хмуро сведенными бровями.
Но он же дома. Достаточно было напомнить об этом, и он светился радостью.
Правду сказали врачи: терпение побеждало.
Теперь уже Ольга говорила: «Все идет нормально. Не волнуйся, не торопись».
Порой такие обыкновенные слова, как «соль», «нож», «полотенце», «книга», не мог отыскать в своей не окрепшей еще памяти.
— Дай, пожалуйста… — начинал он, и вдруг взгляд его становился страдальческим, губы дергались.
— Сейчас, сейчас! — спешила она на помощь. — Вот полотенце, вот книга… Только не волнуйся.
— Ты написала Торянику? — уже который раз напоминал он Ольге.
Умолкал. И она понимала, что с ним делается. Приязнь и душевная близость к Торянику становились чем дальше, тем больше. А в жизни было уже столько утрат…
Почему ж нет ответа?
Успокаивала как могла:
— Может, он в санатории. Или к сыну поехал. Подождем.
Домашней работы стало больше. Ведь раньше Михайло ей помогал. Особенно по части покупок. Спать приходилось мало. Но даже короткий отдых восстанавливал силы.
Утром Сахновский, высунув ногу из-под одеяла, с гордостью показывал, как шевелятся пальцы, как сгибается колено. Пускай пока медленно… Ольга радовалась: «Ты у меня герой…»
Впервые в жизни у него было много свободного времени. Телефон быстро утомлял. Читать долго тоже не мог. Полюбил радио, которое до болезни не было времени да и желания слушать. Тихая музыка, милый детский хор, сообщение о погоде… Становился кроткий и умиротворенный.
Раньше, когда нездоровилось, любил разговаривать по телефону. Лежал в кровати и расспрашивал: «Что у вас хорошенького?.. У меня? Характер!..» Теперь от каждого звонка вздрагивал, махал рукой: «Меня нет…» Подходил к телефону, только когда Ольга звала: «Это наш Василько!» Да и то от волнения сильнее заикался.
Ольга вынуждена была (не из дома, конечно) звонить Якову Залозному и Дашковской и просить: отложите не только посещение, но и телефонные звонки. Врачи запретили. Больному необходим абсолютный покой. Чтобы смягчить сказанное, прибавила из вежливости, что со временем они рады будут видеть у себя старых друзей. Дашковская растерянно промолвила: «Понимаю, понимаю…» Залозный промолчал, а потом своим бодрым голосом пожелал полного выздоровления. «Рассказывайте ему веселые басни, — посоветовал он. — Меня всегда выручает юмор».
Время было подумать о возобновлении контакта с людьми. Слишком уж они самоизолировались. Начала с осторожного напоминания:
— Случайно встретила Якова. Кланялся тебе.
— Какого Якова?
— Ну Якова Залозного. Твоего приятеля, коллегу…
Опустил глаза, пошевелил губами. Ольга ждала.
Наконец отрицательно покачал головой:
— Н-не з-знаю…
То же самое сказал и о Дашковской, только подробнее:
— Тут какая-то ошибка. Если позвонит еще раз, скажи, что никакой Дашковской я не знаю.
Говорил спокойно, без всяких колебаний, которые бывали, когда его одолевали сомнения: так или не так. И именно эта уверенная интонация удивила и даже напугала Ольгу. Прибирая в комнате, украдкой поглядывала на мужа. Узнать бы, что творится у него в голове.