— Да… Понимаешь, одинокая женщина, нервная.
Она сама еле сдерживала нервную дрожь. Мысль о том, что муж мог разволноваться, наполняла ее гневом к Дашковской. «Я же просила ее подождать. Я же ее просила… Упрямая дуреха! Такое настроение испортила».
Но Сахновский, словно и не было этих напряженных минут, а если и было что-то, то сугубо случайное, совершенно к нему не относящееся, опять заговорил про Торяника. Только уже без шутливой нотки.
— Кое-кто не понимает. Думает, что это лишь сентиментальные воспоминания. Своеобразная ностальгия фронтовиков. Если б они могли постичь… Там возникала дружба, о которой каждый знал: это навсегда. Особенно дорогая потому, что могла оборваться в любую минуту — в первом же бою. Падает один, второй, а ты готов сам лечь в яму, только бы они ожили. Сашко Левченко… Оторвало голову. Ваню Огия разнесло на куски…
— Помню, ты долго писал их матерям.
— Писал, пока были живы…
Ольга чутко вслушивалась в его голос, заглядывала в глаза, радуясь, что нежеланная встреча в саду не вывела его из равновесия. Вместе с тем не могла прийти в себя от все возрастающего изумления. «Помнит венгерский город со странным названием — Сефе… Шехе… И правда не выговоришь! Помнит фронтовых товарищей. И не узнаёт, забыл и не узнаёт Залозного, Дашковскую, с которыми работал и был приятелем столько лет». Тряхнула головой. «В конце концов он выздоровел, он вернулся ко мне, к семье… А это — главное».
Все остальное — потом, потом.
— О, забыл тебе сказать… — Это уже когда вернулись домой. Сахновский умолк, потер лоб. — Забыл сказать. Телефон не отвечает.
— Чей телефон? — насторожилась Ольга.
— Рубчака. — В голосе звучало: «Кого же еще?» — Разумеется, Рубчака.
— Ты ему звонил?
— Чего ты удивляешься? Уже десять раз звонил. Никто не отвечает. Может, в самом деле переехал на новую квартиру? А я не знаю, где он сейчас работает. И не у кого спросить. — На его взволнованном лице Ольга вдруг увидела довольную улыбку. — Умнейшая голова, я тебе скажу, этот Рубчак. Давно распрощался с благословенным «Каналстроем». Надо было и мне вместе с ним… Чистую воду давали людям, а самим приходилось заплесневевшую пить. Ничего, Оля. Хоть поздновато, однако кое-что можно начать сначала. Пора уже думать.
Давно — со страхом — ждала, что заговорит о работе. Начнется новая нервотрепка.
— А может… — Знала, что тут нужна осторожность. — Может, отдохнешь? — Его реакцию пригасила успокаивающим: — Хоть год. Проживем: твоя пенсия, моя зарплата. Много ли нам надо?
— Не в этом дело, Оля. Дома меня тоска задушит. Силы возвращаются, в горшке, — стукнул себя по лбу, — кое-что есть. Думаю, людям понадобится. Теперь бы мне с Рубчаком посоветоваться.
9
— Я целую ночь не спала! — Дашковская прижимала к груди короткопалые руки с острыми наманикюренными ногтями и жалобно смотрела на Ольгу.
Увидев Дашковскую, которая ждала ее после рабочего дня, Ольга вздрогнула. Все, что было вчера — тревога за мужа, нервное напряжение и невысказанный и потому еще более жгучий гнев, — сжало ей грудь. Чувствовала, что не может скрыть в своем взгляде досады и даже неприязни. Так смотрят на чужого человека, который задерживает именно в ту минуту, когда спешишь по неотложному делу.
Высокая прическа и строгий темный костюм не делали Дашковскую осанистее или стройнее, хотя и несколько скрадывали ее полноту. Ольга обратила внимание на небрежно намазанные губы и синяки под глазами.
— Поверьте, целую ночь плакала…
Видно, и в самом деле у Дашковской была тяжелая ночь. «Жалуется так, будто я виновата», — подумала Ольга.
— Вера Ивановна! — все ж таки сочувственно отозвалась Ольга. — Что вы себе вбили в голову и делаете из этого трагедию. Михайло Андреевич еще полностью не выздоровел. Забываете, что он даже самого себя, меня, сына не узнавал. Забываете, что мне пришлось пережить. А вы… Ну не вспомнил вас пока что — вспомнит позднее. Зачем подталкивать? Нервировать другого и себе дергать нервы… Я же вас просила. Подождите еще немного.
— Верно, мне нечего ждать. Я поняла…
— Что вы поняли? — уже сердито крикнула Ольга. — Врачи сказали, что может пройти и год, пока…
Дашковская, сжав губы, покачала головой:
— Мне кажется, что он… Ольга Васильевна, прошу вас: выслушайте меня. Пройдем сюда.
Свернули на боковую улицу.
— Вы знаете, как я отношусь к Михайлу Андреевичу, как я уважаю его… — Дашковская прижала руки к жакету. — Поверьте, никому в жизни не делала зла. А тут… Разве я думала, что он так к этому отнесется? Это заседание… Оно меня преследует, точно кошмар. Но ведь большинство… Нас еще с пионерских лет воспитывали и учили, что решение большинства всегда правильное…