— Может, хватит? По телевизору концерт, — сказала она с деланной беззаботностью.
— Погоди… Минуточку… — махнул рукой Сахновский.
Тогда уже и Красовский, перехватив Ольгин взгляд, перестал посмеиваться.
— А и верно! Когда-то говорили: игра не стоит свеч. А здесь, вижу, не свечи, а нервы горят.
— Подождите!
Ольга, кусая губы, смотрела на лист бумаги, к которому был прикован взгляд мужа. Схватить бы проклятую бумажку и разорвать в клочки. А то, что это было невозможно, нервировало еще больше.
К ее удивлению, именно такая судьба и ждала эту бумажку. Сахновский бросил карандаш, скомкал лист в кулаке, потом разорвал его пополам, на четвертинки, в мелкие клочки. Вымученная улыбка не могла скрыть беспокойства.
Ольга мягко коснулась его руки:
— Михо, поужинаем.
Он посмотрел на нее. Поняла: ничего не слышал.
— Поужинаем, хорошо?
— Хорошо.
Ужинали, пили чай. Ольга, почти не скрывая этого, поглядывала на часы. Красовский говорил и говорил. Ольга бросала какую-нибудь короткую фразу, порой невпопад. Сахновский молчал.
В тот же вечер Красовский уехал.
Когда остались вдвоем, Ольга, заглядывая мужу в глаза, спросила:
— Очень голова болит?
— Должно быть, к дождю…
Положила ему грелку к ногам. Проследила, чтобы он принял свою таблетку. Упросила, чтобы еще и валерьянку выпил. «Разве можно так нервничать?»
Тут же подумала, как нелепо звучит этот вопрос. Миллионы людей день за днем обращаются с ним друг к другу, но сам себе никто на этот вопрос ответить не может.
Почему сейчас вспомнился тот вечер, Красовский, его странная затея? Откуда знать, какие душевные движения вызывают то или иное воспоминание, подчас некстати?
Смутное, ей самой непонятное чувство неожиданно подсказало ей, что воспоминание о том вечере каким-то образом связано с Залозным. «Но почему? Почему?» — спрашивала себя Ольга. Ниточка протянулась дальше. «Может, среди имен, которые написал Михайло для оценки «кто есть кто», была и фамилия Залозного? Была или не была? Что же именно, уже тогда, задолго до того заседания, разволновало Михайла? Интуиция? Предчувствие?»
Ольга ни в тот вечер, ни позже ни о чем Михайла не спрашивала. Была забота серьезнее: успокоить.
А спустя некоторое время Сахновского стало волновать другое: должны были рассматривать отчет о работе сектора, заведующим которого он был. Понятно, и Ольга прониклась этими заботами.
…А затем — больница. И все, что было перед тем, потеряло всякое значение.
Вслед за тем (таково уж странное свойство воспоминаний) память напомнила другой вечер, когда к ней прибежал Яков Залозный. Это было на другой день после того, как Михайло захворал.
Залозный просил ее собрать все свои силы, держать нервы в кулаке, но сам суетился и все заглядывал ей в глаза.
— Зачем все принимать близко к сердцу? Ко всему прислушиваться? Ну что-то не так… Ну кто-то ляпнул не то… К чертовой маме! Кипим, рвем себе душу. Михайло такой впечатлительный! Вы знаете, как я к нему отношусь, как люблю его и уважаю. Спросите людей, Ольга Ивановна, все слышали, какие я добрые слова о нем говорил. Но мог я сгоряча, это с каждым бывает, сболтнуть что-нибудь и не так. Мы хорошо знаем Михайла. У него все на нервах… Я тоже такой, но спасаюсь юмором. Анекдот — великое дело. Кто-то говорил, что, когда идешь в театр смотреть драму, вспомни несколько анекдотов и рассказывай в антрактах.
— Поверьте, мне сейчас не до анекдотов, — тихо сказала Ольга.
Залозный дернулся и торопливо произнес:
— Я понимаю, понимаю.
Помолчав, осторожно спросил:
— А накануне Михайло ничего не рассказывал о заседании?
— Ничего.
Вера Ивановна Дашковская пришла дня через три после Залозного. Сидела у стола, сжав ладонями голову, и, вздыхая, повторяла: «Какой человек! Михайло Андреевич еще раз доказал свое благородство, высокую принципиальность и святую искренность. Какой человек!»
Ольге, которую всегда раздражала высокопарность, хотелось крикнуть: «Перестаньте!» Стиснув зубы, молчала.
Дашковская тоже заговорила про заседание. Ольга не слушала. Всем своим существом была там — в больнице. Но Дашковская настойчиво добивалась ее внимания:
— Я понимаю, свой взгляд, свои убеждения. Однако бывают обстоятельства…
Ольга обессиленно опустила голову на стол.