А тут еще жди автобуса. К остановке подходили и подходили люди: «Как долго! В чем дело?»
Рывком пошла вперед и чуть не перед каждой машиной поднимала руку. Какой-то частник наконец остановился, открыл дверцу и молча кивнул головой.
У входа в больницу стояла женщина с расстроенным и страдальческим лицом.
— Сегодня не впускают, — сказала она Ольге.
— Как? Почему?
— Четверг…
— Ну и что? — Не ожидая объяснений, Ольга постучала в дверь.
Послышалось металлическое звяканье, половина массивных дверей двинулась на Ольгу и остановилась. В просвете появилось разъяренное лицо санитарки.
— Чего грохочете? — закричала она. — Порядка не знаете? Смотрите! — и ткнула пальцем в объявление, прибитое сбоку.
— Я приезжая, мне срочно… — Голос сорвался, так как неумолимые двери с грохотом закрылись.
— В четверг и во вторник не пускают, — сказала женщина, что стояла рядом.
Теперь и у Ольги стало такое же расстроенное и страдающее лицо, как у той женщины.
— Сюда, сюда, — услышала она, но не повернула головы; никто не мог ее звать ни сюда ни туда.
— Идем, — сказала женщина, стоявшая рядом.
Ольга увидела пожилого человека, который махал им рукой: сюда! А потом разглядела остальных. Люди стояли с обеих сторон решетчатой металлической ограды: с одной стороны посетители, с другой — больные.
Бросилась туда, попросила какого-то парня с перевязанной рукой позвать из пятой палаты Рубчака.
— Тут в каждом корпусе есть пятая палата, — сказал молодой человек. — Где именно?
— В терапии! — воскликнула Ольга, пережившая мгновение охватившего ее страха, потому что не могла сразу сообразить, о чем идет речь.
«Какая я стала нервная, — подумала она. — Можно ли так пугаться?»
Она не узнала его в выцветшей пижаме. Да он и заметно постарел.
— Ольга Васильевна, это вы меня звали? — спросил так непринужденно, словно они каждый день виделись. — Добрый день.
— Я, я… Мне очень нужно с вами поговорить. Ой, простите: добрый день! Мне очень нужно…
— Какой же разговор через забор? — сказал Рубчак. — Идите к входу.
Минуту спустя страшные двери распахнулись будто сами собою. Грозная санитарка свысока, но довольно миролюбиво бросила ей:
— Надо было сразу сказать, что к ним…
Вышли во двор, сели на скамейку, под деревьями. Ольга заговорила сбиваясь, глотая слова, то и дело вставляя: «Вы понимаете… Простите, может, что не так скажу…»
Рубчак спросил:
— Это вы вчера принесли лимоны и цыпленка?
— Я, — смутилась Ольга.
— Благодарю.
От того, как было сказано это единственное слово, Ольге стало спокойней. Теперь, когда ее взор уже не был затуманен волнением, она присмотрелась. Обрюзгшее, желтоватого цвета лицо. Увеличилась лысина, еще больше выдвинув высокий красивый лоб. Из-за того, что веки у него опухли, глаза казались у́же. Пронизывающий взгляд, который в первую минуту заставил ее съежиться, теперь уже не беспокоил.
— Простите, что не назвала себя в записке. Не знала…
— Как я отреагирую? — спросил Рубчак, иронически хмыкнув. — Неужто вы думаете, что я такой дурень: отказываться от лимонов и вкусного цыпленка?
— Все могла подумать. Ведь вы с Михайлом…
— Что? Поссорились? — Рубчак криво улыбнулся. — Что-то было… Видите, есть на свете весьма квалифицированные специалисты в весьма деликатном деле межчеловеческих отношений. Бросят подленькое слово одному, другому. А потом со стороны наблюдают, когда то слово, как мина замедленного действия, взорвется. И ранит обоих. А мы тоже… Умники! Сначала не верилось: разве мог Сахновский такое сказать? Потом подкралось сомнение. А там, в горячую минуту, вспыхнул, и он не смолчал. Пошло, поехало… Вот тогда лягушки и заквакали: «Вы слышали? Вы видели?..» Любители сплетен довольны и принимаются еще кому-нибудь клинья вбивать. Да что обвинять кого-то. Своя голова на плечах была, а не сумел отбросить мелочную амбицию. Мне вот здесь, — махнул рукой в сторону одного из корпусов, — врачи говорят: чрезмерная эмоциональность. Я бы сказал проще: дурость. Мало того, что жизнь дубасит, еще и друг друга подзатыльниками угощаем. Нервы как оголенный провод. Малейшее прикосновенье — током бьет. Жи-вем…
— Спасибо вам… — тихо сказала Ольга. Почувствовала: еще немного — и не хватит сил сдержать слезы.
— За что же меня благодарить? — пожал плечами Рубчак. — Это я Михайла Андреевича должен благодарить. Это же он сказал: никакой ссоры не было!
Он помолчал.
— Я очень волновался, когда узнал про болезнь Михайла Андреевича. Колебался: зайти или не зайти? Как бы не подумали: вот и он приперся!