Музыченко осведомился о самочувствии и здоровье Михайла Андреевича и с надлежащим вниманием выслушал краткий ответ. Он сказал дальше, что в коллективе очень волновались и скорбели по поводу тяжелого заболевания товарища Сахновского.
Потом голос был переключен на иную тональность: легкая обида и мягкий укор. И уже не только от своего имени, но и от имени многозначного «мы». Таким образом, дальнейший текст следовало рассматривать как общее и, следовательно, согласованное решение.
— Мы ждали, что Михайло Андреевич позвонит. А еще лучше было бы увидеться. Мы б хотели…
— Проявить чуткость?
— Ольга Васильевна, зачем же так?
— Как? — невиннейшим тоном спросила Ольга. — Человек тяжело болел. Как раз есть случай проявить чуткость. — И, давая понять, что тема исчерпана, прибавила: — Хорошо, я передам Михайлу Андреевичу. Спасибо, что позвонили. Будьте здоровы.
…Ольга посмотрела на часы и забеспокоилась. Как долго!
Через несколько минут была у больницы. Заглянула в вестибюль. Потом встала возле решетчатой ограды, беспокойно стараясь отыскать Михайла глазами. Какие-то люди гуляли в садике вдвоем, втроем. Некоторые сидели на скамейках. Ни Михайла, ни Рубчака не увидела. В каждого человека, выходившего из больницы, нетерпеливо вглядывалась, а все же не заметила, как он вышел.
— Как ты здесь оказалась? — услышала его удивленный голос.
— Ой! — вздрогнула Ольга и бросилась к Михайлу. — Как долго!
— Неужели ты здесь все время была?
— Нет, нет… Вышла тебя встречать.
— Вот и молодчина! Не наговорились… Его позвали ужинать. Про все на свете вспомнили. Осталось совсем немного.
— Ты даже порозовел, — сказала Ольга, любуясь его счастливым лицом.
— Прими во внимание, что твой муж снова на трудовом фронте. Хватит симулировать… Рубчак посоветовал, и мы уже договорились насчет работы.
— Какой работы, Михайло?
— Погоди. Научилась перебивать! Рубчак преподает в мелиоративном техникуме. Будем работать вместе. Не волнуйся, это начнется только через два месяца! Там освобождается место. Рубчак говорит: чудесные хлопцы! Войдешь, говорит, в аудиторию, сам молодеешь.
Помолчала. Любое возражение могло омрачить приподнятое настроение, которое лучилось из его глаз.
— Сколько чудесных дней вспомнили! Сколько встало перед глазами…
— И утка на спиннинге?
Сахновский засмеялся:
— А как же! И утка…
Проходили дни, однообразие которых она старалась всячески скрашивать. Прогулки у Днепра. Чтение вслух. Раньше не знала, как это интересно — читать вдвоем. Всегда не хватало времени. Читала Ольга, а он слушал, подперев голову рукой. Изредка обменивались краткими репликами, соглашаясь или не соглашаясь с автором. А во время прогулок толковали насчет чужой жизни, которая на самом деле оказывалась совсем не чужой.
Научилась анализировать и рассчитывать каждое слово. Должна была быть начеку.
Угасали, хоть и не совсем еще отступили, страхи.
Ей помогало и то, что Михайло уже меньше нервничал, стал сдержанней в разговоре, в движениях.
Через две недели к их прогулкам присоединился и Рубчак.
Иногда Ольга оставляла их в саду.
— Ну, мужчины, я пойду домой. Остались еще кое-какие мелочи. А вы помните про регламент.
Мелочи были совсем не мелкие. В течение всего времени должна была напряженно работать. Не раз, предельно усталая, она засыпала над столом.
Про звонок Музыченко она не забыла. Но долго колебалась: сказать или промолчать? Наконец решила: в какую-нибудь подходящую минуту скажу. Теперь таких минут становилось все больше.
Возвращаясь домой, Михайло всегда спрашивал:
— Что новенького у нас?
— Есть новенькое, — сказала Ольга. — Звонил Музыченко. Передавал привет. Удивлен, почему ты не отзываешься.
— Музыченко? А кто это?
Смотрела ему прямо в глаза. Спокойный, внимательный, спрашивающий взгляд.
— Из «Каналстроя». Первый заместитель… Ты называл его зам в квадрате…
Пожал плечами:
— Это было так давно, что, ей-богу, не могу вспомнить. Говоришь, Музыченко?
На какой-то миг Ольга утратила контроль над собой — глаза расширились от удивления.
Сахновский нахмурился:
— Неужто я должен помнить всех, с кем работал черт знает сколько лет назад? Или, может, ты до сих пор еще не веришь, что я выздоровел?
— Верю, верю, Михайло, — торопливо промолвила Ольга, приложив теплые, успокаивающие ладони к его вискам.
1980