Огненные круги, медленно угасая, растворились в воздухе. Рогачук протер глаза и снова увидел свою Тернивку в колыбели пологой балки. Осенней позолотой взялись сады. Румянцем закрасовались клены. А тополя вокруг ферм — им хоть бы что! — зеленеют и будут зеленеть до самых морозов. Обнимая село, дугой выгнулась тихая Ворскла. Течет себе то в песчаных, то в зеленых кружевах берегов. Залюбовалась на небо и, видно, забыла, что ей бежать еще и бежать.
А здесь, по-над оврагом, алыми звездочками вспыхнул шиповник и зелено-желто-багряными красками запылала старая груша.
Поискал глазами хаты — свою, соседей. Вот они стоят, перемигиваются солнечными зайчиками окон.
Как хорошо расцвел ясный день!
Летом сорок пятого, когда он, Рогачук, после четырехлетней разлуки шел со станции, именно с этого пригорка разглядел он свою старую хату, свою полусгоревшую Тернивку. Глаза повлажнели, и подумалось: «А ведь мог бы не увидеть никогда…» И тогда, охваченный радостью, он распростер руки и крикнул изо всех сил: «Вот и я!..» Покатилось эхо, и он бросился за ним вдогонку, смеясь и крича: «Это я! Слышишь, Горпина?! Это я, слышите, люди?!»
Сейчас ему тоже пришло в голову: «А ведь мог бы и не увидеть всей этой красы…» Но уже ни кричать, ни смеяться не хотелось.
Рогачук медленно поднялся. Осмотрел косу, воткнувшуюся в землю. Это не она, конечно, а своя железяка ударила под сердце. «В спешку играешь, торопишься?» — сказал сердито и плюнул.
6
Ночью он, прислушиваясь к тихому дыханию Горпины, неслышно вздыхал и думал. На эти мысли не хватило и долгой ночи.
Утром почистил кроличьи клетки, напихал в них свежей травы. Ешьте, ешьте… Куры и без зова набежали и зацокотали: «Где наше просо?» Ты смотри, им еще и до сих пор просо снится! Накрошил черствого хлеба — обойдетесь… Потом вымыл миску, которая валялась около собачьей будки, и вылил в нее остатки вчерашнего борща.
Рябко (всех собак, которые были у Рогачука, он называл Рябко) не спешил с едой, помахивал хвостом и виновато смотрел на хозяина, наверное прося прощения за свою старость и не такую старательную службу, как когда-то.
— Да чего там… ешь! Считай, что это тебе собачья пенсия.
Пришла пора и самому позавтракать, а есть не хотел. Однако горячие пироги с капустой распространяли такой аромат на всю хату, что не заметил, как съел два пирожка, запил душистым липовым чаем. Почувствовал себя бодрее.
— Ну я пошел.
— Снова дела? — Жалобный Горпинин взгляд метнулся ему наперерез, но Рогачук выстоял.
— Я быстренько… А ты отдохни, посиди на солнышке.
— Скажешь такое! — удивилась Горпина.
Рогачуку и самому стало смешно. Как это у него вырвалось: посиди… Видел ли он когда-нибудь, чтобы Горпина сидела сложа руки?
«Это и хорошо, — соображает Рогачук. — Больше забот — меньше горьких дум. А села бы на лавочку, сразу бы обступили разные мысли. Как сыну живется? Здоровы ли внуки? Младшенькая все на горло жалуется. Какое там здоровье в городе! До речки далеко. Деревья в пыли… От сына мыслями — к дочке. У нее тоже двое. Эти хоть знают, на чем груши растут, и речка рядом — поплескаются вдоволь. Только бы и жить по-человечески, так нет: потянуло вислоухого к бутылке. «Эх, — вздыхает Рогачук. — Нет на него нашего старшего лейтенанта. Тот быстренько выучил бы: «Смирн-но!»
Шел по селу, прислушивался. Скрипнула калитка. Чей-то мальчонка, засунув палец в рот, выглянул и тут же пугливо спрятался. Заблеяла коза, привязанная к колышку. Петух вдруг закукарекал и внезапно умолк, будто подавившись собственным хриплым голосом. Из степи долетало тарахтенье тракторов: пахали под зябь, работали свеклоуборочные комбайны…
Заодно Рогачук прислушался и к самому себе. Как оно там? Глохнет мотор, глохнет понемногу. И осколок о себе напоминает, кольнул ведь вчера так, что красные колеса перед глазами завертелись.
Никому об этом не скажешь. Нет Панаса, нет Якова. Те поняли бы. А с этими, которых огнем не опалило, какой разговор? Ты ему свое, а он про гараж думает и только скажет вроде бы тебе в утешение: «Да вы, дядя Степан, еще ничего себе…»
Он подходил к Марфиной хате, когда с треском и смрадом промчался мимо на мотоцикле Макуха. Еще и головой, собачья душа, кивнул. Рогачук плюнул с досады. Лучше бы черный кот дорогу перебежал…