— Генералы всегда в папахах, — решительно заявляет Оля. — А сердитые?
— Не очень. Обошли они палаты. Возле тяжелораненых дольше задерживались, расспрашивали докторов. Особенно про Ковтуна. Потом слышу: «Лида! Немедленно к начальнику!» Вошла и растерялась: генералы на меня уставились. Начальник докладывает: «Старший сержант Лидия Ковалевская, только она умеет с Ковтуном ладить…»
Генералы усмехнулись, поблагодарили. А я стою вся красная.
Шутили потом: «Лида, беги скорей, генералы по тебе соскучились!»
— А дальше? Что дальше с Ковтуном было?
— Разное было… Повезли его далеко-далеко.
— Ты ж говорила, что его нельзя перевозить.
— Пришлось.
— Где ж он теперь?
— Я же говорю: далеко-далеко.
Оля внимательно, с испугом вглядывается бабушке в глаза.
— Что с тобой, бабушка?
— Ничего.
— А почему плачешь? — уже с отчаянием вскрикивает девочка.
— Не знаю, что-то в глаза попало.
Лидия Борисовна прижимает Олину голову к груди. Минуты проходят в молчании.
— Кто ж его теперь кормит?
Оля не слышит ответа и вдруг решает:
— Знаешь что, бабушка? Я напишу дядя Ковтуну, чтоб приехал к нам.
— Он очень далеко.
— А самолет на что?
Оля берет тетрадь и ручку. Шевеля губами, старательно выводит букву за буквой: «Дядя Ковтун, приезжай к нам. Я тебя буду кормить…»
Щелкнул замок в передней. Вернулась с работы Олина мама.
Первый взгляд — с нескрываемой тревогой — она бросает на Лидию Борисовну.
— Мама, что такое? Сердце болит?
— Нет… немного…
Наташа вглядывается в лицо матери, неслышно вздыхает, потом подходит к Оле, целует ее.
— Не капризничала? Не мучила бабушку?
Взгляд ее падает на Олино письмо, и она говорит с упреком:
— Мама, ведь я тебя просила… Для нее это сказка, а ты себе сердце бередишь.
— И для тебя это была сказка, — вяло усмехнулась Лидия Борисовна.
— Мало ли что было…
— Пускай помнит.
Наташа пожала плечами и вышла в спальню переодеться.
Тем временем Оля дописывала обратный адрес: выглядел он так: Киев, третий дом от метро, квартира восемь.
— Посмотри, бабушка. Правильно?
— Правильно.
— А он приедет? Приедет?
Наташа вышла в легком халате.
— Оставь бабушку в покое… Пошли обедать.
— А он приедет? — не отставала девочка.
— Надо долго ждать, — сказала Наташа и, взяв за руку Олю, пошла с ней на кухню. — Я тоже долго ждала.
Лидия Степановна провела рукой по шее — душно… «И не дождалась», — прошептала вслед.
Сколько лет пролетело с тех пор? На безмерное расстояние отошло громовое лето сорок четвертого с его резким, как выстрел, «вперед!».
«Вперед!» — в последний раз прохрипел посиневшими губами Ковтун и навеки остался в том знойном лете на околице Н-ского населенного пункта за Збручем, где размещался армейский госпиталь №…
«Какой же номер? — испуганно подумала Лидия Борисовна. — Неужто забыла?»
Но сразу же облегченно вздохнула: четыре цифры, что на миг словно покрылись в памяти туманом, как сигнальные ракеты, вспыхнули перед глазами.
1984
Пер. А. Островского.
НЕРВЫ, НЕРВЫ…
Сидят на веранде, курят «Приму» и молчат. Вот так чуть не час прошел — молчат. Это уже когда явится Гонтарь, и они — Лобода и Горобец — разговорятся. Гонтарь в их троице как пружина в часах. Он так и говорит: сам себя завожу, а в ход идут все трое. И добавляет, что как раз втроем они и составляют полный комплект.
Еще лет двадцать назад после чарки пришло ему в голову про этот комплект.
Вот тогда и подытожил. В шутку, конечно, хотя с невеселой усмешкой.
Глубокий синий шрам на щеке и на шее перетягивал его усмешку вбок, вкривь. К левому плечу. Глаза тоже по-разному с этой улыбкой сочетались: правый грустно щурился, а в левом солнечный зайчик играл. Он поблескивал незрячим стеклом.
С тех пор Гонтарь то и дело возвращается к этой мысли, раскидывает:
— Какие из нас трое? Ну скажите на милость, какие из нас трое? Молчите? То-то же!
Лобода смотрит на него исподлобья. Мощный здоровяк. Литые плечи. Лицо уже немного обрюзгшее, но из тех, что привлекают внимание скульпторов. И шевелюра, хоть и пересыпанная сединой, такая, что не один молодой позавидует. А что ноги — по колено — на Букринском плацдарме остались, этого под столом не видно.
Горобец худощавый, лысый, кривит тонкие губы, постукивает пальцами. Во взгляде снисходительное поощрение: «Не терпится поболтать? Ну давай, давай…»