— Так-так. С лирикой покончили? Тогда ближе к делу. — Он постучал пальцами по столу. — Что вы там не поделили?
Лукашенко отшатнулся назад. Взгляд его с удивлением уставился на Моторнюка.
— Я вас не понимаю.
— Видите? — Моторнюк громко вздохнул. — Видите? Он, бедняга, не понимает… Скажи спасибо дежурному. Не милиционер, а душа-душенька… Другой составил бы протокольчик. И постригли бы. Хоть ты и так стриженый. И пятнадцать суток с метлой. Порядочек. Тогда понял бы. А тут нашлась милицейская душа-душенька, пальчиком погрозила — и на общественность, на наши плечи. Кругом хулиганство! Тебя учат, воспитывают, а ты…
— Никакого хулиганства я себе не позволял, — тихо сказал Лукашенко. — Но прежде всего… Я вас впервые вижу.
— Ну и что? — откинулся на стуле Моторнюк. — Что с того?
— Почему же «ты»?
Моторнюк шевельнул губами, ловя воздух. Глаза его с изумлением смотрели на Коржа и Нечая: вы видите, что творится?
Нечай сидел с каменно-серым лицом и, казалось, ничего не слышал. Корж с интересом смотрел на Лукашенко.
— Нам рассказала товарищ Побигай, — сказал он. — А может, лучше вы сами объясните, что там произошло?
— А ничего, собственно, не произошло, — Лукашенко покраснел, встретился глазами с Коржом и сразу зачастил.
Да. Они вышли из кино. Он с девушкой и товарищ. Шли и спорили. Насчет фильма. Ну и насчет разных других дел.
— Например? — вставил Моторнюк.
Лукашенко не повернул головы.
— Потом товарищ попрощался. Мы подошли к ее дому. И тут из-за угла вышел этот… тип. И сказал девушке… грязное слово.
— Ну и что? — подал голос Моторнюк. — Он слово, а ты… вы в зубы?
— Нет, не в зубы. Я его попросил удалиться.
— Что дальше?
— А он… как из помойной ямы.
— Что значит «из помойной ямы»? — строго спросил Моторнюк. — Грубости допускаете. Всякие циничные выражения. Ну дальше.
— Я ему дал пощечину.
— О-о! — Моторнюк поднялся. — А как это называется? Ру-ко-при-клад-ство! Он слово, а ты… А вы в морду.
Лукашенко молчал.
Моторнюк тяжело опустился на стул.
— Ну?
Лукашенко махнул рукой и спокойно ответил:
— Вам этого не понять.
Моторнюк дернулся и беззвучно зашевелил губами. Его беспомощный взгляд кричал: «Вы слышали?»
— Больно ученые! Больно умные! — жалобно выкрикнул он. — А мы, старые дураки, ничего не соображаем?!
— Разрешите… — перебил Корж.
— Вы получите слово! — отрубил Моторнюк.
Он сидел за столом, и уже это, само собой, механически, давало ему какие-то права, которых не имели другие. Какое «слово»? Кто его уполномочил быть председателем? Корж пожал плечами и хотел что-то сказать, но Моторнюк махал руками.
— А все почему? — глядя на двери, он спрашивал неведомо кого. — Почему? «Спо-ри-ли…» Выйдут из кино — спорят. Прочитают книжку — спорят. Слыхали? Газету дай, там все ясно — и то спорят! Мнения разводят… У каждого свое. Отсюда и вся чехарда. Тот ему слово, а он — в морду. Распустились… Больно ученые! А старшие ничего не понимают. Мы жизнь прожили…
Нечай сидел все в той же неподвижной позе. Слышал ли он, о чем тут идет речь? Корж уже нервно бросил:
— Разрешите…
Но Моторнюк торопливо повторил:
— Мы жизнь прожили. Вот именно!
— Жизнь проживает каждый, — сказал Лукашенко. — Но как?
— Ну вот, ну вот! — Моторнюк страдальчески закрыл глаза. — Он и сюда пришел спорить. Мнения… Разговорчики… А припаяли б тебе пятнадцать суток! И рапорт директору завода! Был бы порядок… Тут здоровья своего не жалеешь, а он… Ты ему слово, а он…
— Прекратите! — тихо сказал Нечай.
Так тихо, что его, вероятно, никто не услышал.
— Я, собственно… — пробормотал расстроенный Лукашенко, но сразу же голос его стал четким и твердым: — Вы хотите, чтоб я стал по стойке «смирно» и чеканил: «Так точно!»?
— А почему бы и нет? И не такие становились, да, да!..
— Прекратите! — сказал Нечай, не поворачивая головы.
Моторнюк захлопал глазами и ткнул пальцем перед собой:
— Слышите?
— Это я вам говорю, — бросил Моторнюку Нечай. — Вам!
— Там, где надо, — напряженным голосом сказал Лукашенко, — я стану по стойке «смирно». А здесь… Мне сказали, что будет разговор. — Он вскочил. — Благодарю!
И пошел к двери.
Нечай резко поднялся. Вышло так, что он чуть не загородил выход. Лукашенко отшатнулся и стоял, глядя исподлобья и густо краснея. Бескровное лицо Нечая было все таким же неподвижным, замкнутым.
— Буду рад еще встретиться с вами, товарищ Лукашенко, — сказал он и протянул руку. — Я в тридцатой квартире, заходите.