Ничего, скажет. Раскроется еще одно проклятое «ничего».
Надо ждать.
Нечай долго сидел в старом, вытертом кресле и смотрел в темное окно. Млела левая рука. Сердце словно сжимало шершавой ладонью.
Он вышел на кухню, вернулся с грелкой.
— Может, вызвать врача? — забеспокоилась Вера Даниловна. Она уже улеглась.
— Не надо, — как можно равнодушнее сказал Нечай. — К ненастью, должно быть… Всегда так.
Увидел ее встревоженное лицо в мелкой паутинке морщин. «Постарела, постарела Веруха. И становится все меньше и меньше…»
Жизнь казалась безмерно долгой. Она уходила в такое далекое прошлое, что просто не верилось: «Это я?» Он много походил по земле, как и надлежало воину, лесорубу, землекопу. Человек идет — рядом тень. Иногда она бежит трусцой сзади. Порой выскочит вперед, путается под ногами.
Судьба подарила ему богатую память. С таким сокровищем бывает нелегко. Та толща времени, сквозь которую он прошел, оставила на памяти тысячи зарубок, и если у другого сохранилось все лишь в общих контурах, то перед ним вся глубина времени казалась прозрачной — мог вспомнить каждую встречу, каждый день. Во всех трех беспощадно отделенных друг от друга частях жизни. Тогда. Потом. Теперь. Три потока, разрывая плотины, должны были слиться и не сливались. «Какие мы были молодые» — это тогда. Тень от тучи и горечь — потом. И вот теперь…
Откинул прочь грелку. Почувствовал в себе удивительный прилив сил. Ходить по земле! Выйти сразу же на улицу… Жаль, Веруха встревожится. А то вышел бы сейчас же, как в молодости. И до утра! Ходить, разговаривать, спорить. Как тогда! Эх, постучать бы этому молодому. Как его — Лукашенко! Какое открытое лицо! Наверно, он, чертяка, тоже любит бродить ночью, пока ноги не загудят.
Петр Николаевич Моторнюк громогласно возмущался. Он стал такой красный, что жена перепугалась до слез.
— Петро, Петя, успокойся. На кой бес это тебе? — размахивая руками, квохтала она. — Плюнь! Никаких дурацких заседаний! Делай людям добро, а они тебе вконец нервы истреплют. А ты тоже… Как ребенок! Или думаешь всех хулиганов исправить? Сколько раз я тебе говорила! Береги здоровье…
А он обижался. Он жаловался. И становился все краснее.
Уложила в постель. Поила каплями.
— Может, вызвать «скорую»?
— Вызывай, — слабым голосом сказал Моторнюк.
Жена бросилась к телефону.
Он лежал неподвижно, уже сам испуганный, прислушивался и посматривал на часы.
«Скорая помощь» прибыла через полчаса. Очень бодрая и уверенная в себе доктор пощупала пульс, послушала сердце, измерила давление. Медсестра приготовила шприц.
— Сделаем укольчик, — еще более бодрым голосом сказала врач. — Главное — не волноваться. Немного подскочило давление. Хорошо было бы полежать день-другой.
Она села на краешек стула, и теперь, когда на нее упал свет, можно было увидеть ее смертельно-усталое лицо.
Моторнюк проводил врача сердитым взглядом.
— Укольчик… Вот и вся медицина?
— Успокойся, только успокойся, — умоляла жена.
Он заснул. Ночью ему приснился Нечай, который то и дело повторял: «А вам не приходило на ум, а вам не приходило на ум?..» Потом доктор сама колола ему руку и повторяла голосом жены: «Успокойся!»
Моторнюк проснулся. «Чего он привязался ко мне? Жил — служил». Ему даже понравилось благозвучное: «жил — служил». И все-таки что-то тревожное бередило его душу, о чем-то напоминало.
На другой кровати посапывала во сне жена. Мягкая, теплая, розовая.
Моторнюк понимал, что будить ее бессмысленно. Но разбудил и снова стал жаловаться. Выходило что-то путаное.
Сохраняя сон в полузакрытых веках, она делала вид, что внимательно слушает его.
— Ну хорошо, — мелодично протянула она. — Жил — служил… Ну и прекрасно. Спи. Это тебе что-то примерещилось. Поспишь, и все наладится.
1980
Пер. А. Островского.
ТОПОЛИ У КРЫЛЬЦА
Старая Ковалиха сидела на завалинке. Ее сухонькие руки лежали на коленях. Шевелились пальцы. Шевелились запавшие, сморщенные губы.
А на расшатанной, скрипучей табуретке, опершись на сучковатую, видно, самодельную палку, сидел Одарич.
Издалека в тихое предвечерье вплетался рокот мотора. От речки долетал лягушечий хор. Тоже приглушенный, далекий.
«Моторы и лягушки, — усмехнулся Одарич. — А в хате дружное сосуществование сверчка и радиоточки. Один другому не мешает, каждый свое ведет».