Приятный голос дежурной врывается в междугородные переговоры: «Игорь Михайлович, вас вызывает Павел Павлович».
Кабинет начальника управления показался сегодня Бойчуку меньше и мрачнее, чем обычно. Зато человек в кресле сиял приязнью и словно бы стал шире в плечах. Павел Павлович встал и крепко пожал руку.
Бойчук положил на стол лист бумаги с новыми сведениями, только что полученными из областей. Павел Павлович в знак благодарности кивнул головой, немного отодвинул лист в сторону, — это означало: со сведениями он познакомится позже, а сейчас разговор о другом. Есть одно задание… вернее, просьба, — Павел Павлович был человеком деликатным. — Через час должен прибыть поезд Львов — Москва. В пятом вагоне едет наш добрый знакомый, главный инженер объединения Панчишин. Он везет с собой квартальный отчет, не забудьте забрать. А главное — наша заявка в министерство, помните, мы с вами составляли? Панчишин в курсе дела, обратите его внимание на основные пункты, вы их знаете, — детали он обдумает в дороге. Панчишину как раз в дороге приходят гениальные идеи…
— Поезд стоит двадцать минут, для делового разговора времени маловато, но… — Павел Павлович улыбается, и эта поощрительная улыбка означает уверенность: Бойчук успеет сделать все как надо. — Возьмите мою машину, — великодушно добавляет он.
— Благодарю. Время еще есть. Лучше пешочком.
Сейчас расступятся стены, и он подышит свежим воздухом. Свежий он, конечно, относительно, потому что к вокзалу ведет насыщенная выхлопными газами трасса, но над головой небо, и именно оттуда, вопреки законам физики, льется кислород.
Улица встретила Бойчука обычным шумом и странным среди рабочего дня многолюдьем. Откуда? Почему? Полные троллейбусы, полные трамваи. На тротуарах беспрестанное шарканье ног. В детстве он жил в небольшом городке, где почти все друг с другом здоровались. Там, как и всюду, прибавилось народу, давний обычай позабыт. А здесь его никогда и не было — тот туда, этот сюда.
Бойчук шагал, невольно приглядываясь к каждому, кто шел ему навстречу, и почти каждого мысленно спрашивал. Задумалась? А почему? Печален? А по какой причине? Веселая улыбка от уха до уха — что развеселило?
Казалось бы, что может быть естественней улыбки? Но сейчас Бойчуку, вероятно, в первый раз в жизни пришло на ум, какими разными, порой и неестественными могут быть улыбки, особенно на улице, где их видят все. Жизнерадостные и апатичные, равнодушные и сочувственные, энергичные и слабовольные, самодовольные и горькие, искусственные и сердечные. Множество оттенков доброты и злобы, открытости и двоедушия…
«Что это со мной делается сегодня? — спросил себя Бойчук. — Так и голова пойдет кругом. Гляжу, всматриваюсь, а какой в этом толк?»
В статье одного социолога, которую Бойчук недавно прочитал, было написано, что житель большого современного города в течение дня видит тысячи лиц. В статье как будто бы была указана и цифра. Двадцать тысяч! Невозможно реагировать даже на каждое десятое, двадцатое из них. Но еще невозможнее, подумал Бойчук, бездумно проходить мимо них, словно мимо одинаковых бетонных столбов. Если б можно было так, как полчаса назад в коридоре управления: Андрею посочувствовать, Дмитрию помочь, Косте что-то посоветовать…
«Погоди! Но ведь и на тебя никто не обращает внимания. Никто не видит твоей усталости, синяков под глазами, никому и на ум не придет, что перед ним человек, которого терзают бессонные ночи».
А чего, собственно, он возмущается? Разве может помочь ему другой, если он сам не способен ответить на свои вопросы? Неудачно избранная специальность — легкомыслие, дань юношеской незрелости. Почему экономист, а не, скажем, психолог? Но все это прошлое, думаное-передуманое, перегоревшее. После сорока лет поздно что-нибудь менять. А что еще? Семейная коллизия, прощальные письма, которые приходят одно за другим? Как откликаться на них, когда прощание тянется годами? И в близком человеке нелегко распознать его сущность. Общая жизнь зачастую похожа на мгновенный обмен взглядами, на непонятные немые вопросы в глазах прохожих, на которые никто и не собирается отвечать, на торопливые, весьма приблизительные оценки и суждения с неизбежным раздуванием хорошего и плохого.
«Однако чего бы я стоил, если б меня волновали и тревожили только личные дела?»
Огромное помещение вокзала встретило его муравьиной суетней и гудением сотен голосов. Бойчук поспешил на перрон, где было тише. Ждать оставалось недолго. Через пять минут он увидел в открытых дверях пятого вагона грузную фигуру Панчишина.