Я нахмурилась и попыталась игнорировать его разговор с нашей одноклассницей, но было невозможно не слышать его хриплый смех и ее взволнованный голос. Они беззастенчиво флиртовали друг с другом, и её рука слишком часто касалась его плеча и предплечья, что действовало мне на нервы.
Я быстро вертела карандаш в пальцах, уставившись в свой блокнот. В какой-то момент я была на грани того, чтобы предложить им пойти выпить кофе и поговорить там, вместо того чтобы так много болтать здесь. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем девушка подошла к своему столу. Что ж, скатертью дорожка. От меня не ускользнул взгляд, который Мейсен бросил на меня, прежде чем сесть. Он как будто ожидал, что я устрою сцену, и это ожидание было вполне оправдано.
Да, я бы устроила сцену, если бы он кому-нибудь проболтался о том, что видел меня.
Я направила карандаш на его шею, чтобы привлечь его внимание, так как ни за что бы не прикоснулась к его поражённой болезнями коже. Но потом я вспомнила о многочисленных шрамах, которые покрывали верхнюю часть его спины и теперь были скрыты под белой футболкой.
Глубоко внутри меня вспыхнула острая боль. Эти шрамы выглядели ужасно, как будто он прошёл через настоящий ад, когда получил их… Нет. Это не было моим делом. В этот момент не было места жалости и состраданию.
Я ткнула его карандашом в шею, и он посмотрел на меня через плечо, приподняв бровь.
— Что?
— Я хочу быть уверена, что ты не будешь болтать о воскресенье. То, что ты видел, никогда не происходило, понял?
Он повернулся обратно к столу.
— О чём ты вообще говоришь? — Спросил он ровным голосом, словно подыгрывая мне. Я удивленно подняла брови, пытаясь понять, в чём подвох. Он никогда бы не согласился так просто оставить всё как есть.
— Лучше бы мне не знать, что ты уже всем об этом рассказал.
— Я этого не делал, — сказал он с явным отвращением в голосе. — Если бы я это сделал, разве ты не думаешь, что новость уже разлетелась бы по всей школе?
— Хорошо. Потому что если ты кому-нибудь об этом скажешь, я расскажу всей школе об этих уродливых шрамах на твоей спине.
Он замер на мгновение. Кто-то другой, возможно, и не заметил бы этого, но я всегда была внимательна к деталям.
— Откуда, черт возьми, ты о них знаешь? — Спросил он, не отводя взгляда.
— Давай просто скажем, что в следующий раз, когда ты решишь показаться передо мной в одном полотенце, тебе следует дважды подумать. Никогда не знаешь, когда из этого могут получиться компрометирующие фотографии. Ты же не хочешь, чтобы люди их увидели, верно?
Я увидела, как он сжал руки в кулаки.
— Ты просто невероятна, — пробормотал он себе под нос. — Твой брат только что умер, и все, о чем ты можешь думать, это шантажировать меня, чтобы уберечь свою задницу?
Я сильно прикусила губу, почти до крови. Вот ублюдок.
— Никогда не теряй бдительности перед своими врагами, Барби. Это мой девиз, — сказала я с наигранной веселостью, скрывая гнев, который кипел внутри. — Даже в моменты скорби.
— И это говорит девушка, которая плакала, как ребёнок, у меня на плече, — незамедлительно ответил он, и мой пульс участился от гнева.
Я сжала карандаш так сильно, что была уверена, что он сломается пополам. Я уже почти готова была ударить его, когда голос Стивена прорвался сквозь туман моей ярости: «Ты как бомба замедленного действия. Всегда такая взрывоопасная. Злобная, склонная к осуждению, агрессивная сука».
Моя рука выпустила карандаш. Я откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди, ничего не замечая вокруг, пока мои мысли метались в разные стороны.
— Как и ты, я выбрал свой путь саморазрушения, — произнес Стивен, и поражение в его глазах отражало то, что было в моём сердце.
Да, я находилась во власти этого. Я была охвачена ненавистью и горечью, и, что самое ужасное, я полностью приняла это состояние. Я осознавала, насколько оно разрушительно, но всё же позволила ему захватить контроль над моей жизнью.
С той ночи, которая изменила мою судьбу, я оказалась в порочном круге ненависти и агрессии, которые помогали мне держаться на плаву. Это был либо такой путь, либо полное отчаяние, и я не собиралась позволять этому чудовищу взять верх надо мной. Я не желала становиться его или чьей-либо ещё жертвой. Поэтому я заплатила свою цену и стала жестче, отказываясь быть слабой еще хоть на один день.
И что с того, что все считали меня сумасшедшей и озлобленной? Что с того, что у меня не было друзей, потому что я была остра на язык и всегда высказывала то, что думала? Что с того, что мне приходилось наказывать некоторых, если я не могла их переубедить? Всё это было лучше, чем быть маленькой жизнерадостной девочкой, которая слишком легко доверилась тому, кто предал её самым жестоким образом.