Саам встрепенулся, подскочил с другой стороны, крякнул, когда здоровенная лапища легла на его плечо. Кнехт что-то бурчал себе под нос, находясь в каком-то пьяном состоянии. Взгляд бешеный, бегает по юрте, ноги трясутся как у паралитика, весь как-то скособочился… но упрямо силился подняться. Вернувшийся с улицы Нойд, нахмурился. Протороторил на местном что-то злое.
- Лежать надо, однако, - перевел охотник. – Злой дух, с-сабака еще не вся вышла. Сила нужно! Есть нужно! Вставать – ненужно!
- Надо… - прорычал Николай, опуская лоб. – Идти. Надо. Вернуться…
- Успеешь, аднака! Буря будет! Шторма сильная! Лежать надо! Есть надо! Потом идти!
Его с трудом, но все же уложили. Состояние не улучшилось. Было стойкое ощущение, что он изрядно так подсел на бутылку, ища непреложную истину на ее скользком дне, и не слазил с поглощения алкогольных напитков все эти две недели. Во рту, а уже точнее, в пасти – сушь, как в пустыне. Руки дрожат. Ноги ватные, а в желудке дыра от атомного взрыва… И все мышцы в теле словно иголками истыканы. Нойд снова что-то там намесил в чашке, пошептал, полил какой-то жижей и заставил больного выпить густой, вонючий отвар, после которого состояние начало постепенно улучшаться. Сперва он почувствовал, как сердце ни с того, ни с сего устремилось в галоп. Стало жарко. Легкие стали требовать все больше и больше воздуха, и он начал дышать, словно паровой двигатель. Шумно, со всхлипами и покашливаниями. Зрение наконец-то нормализовалось, картинка больше не троилась и звон в голове куда-то ушел.
На относительно терпимое восстановление ушло порядка получаса. Николай смог самостоятельно сесть. Организм снова попытался взбунтоваться и излить на свет божий содержимое желудка, но в последний момент передумал.
- Ты как? – вкрадчиво поинтересовался Петров, когда сержант наконец-то смог сконцентрироваться и посмотреть на окружающих более-менее осмысленным взглядом.
- Херово, - честно признался он.
Пожевав немного губами и, сглотнув вонючую слюну, попросил воды.
- Нужно идти, - напившись, решительно шлепнул он себя по коленям. – Время…
- Идти, - хмыкнул капитан. – Там снова буря, как специально. До утра ждать надо, припасы собрать и оленей подготовить… Раньше завтра не выйдем.
- Надо идти, - упрямо повторил друг и в голосе его проскользнули странные нотки, от которых Данил немного напрягся.
- Куда идти, еще раз спрашиваю!? – поднялся он, аккуратно поправив так и еще до конца не восстановившуюся руку на перевязи. – Пурга на улице! Понимаешь? Ветер «вууууу», - изобразил он вой ветра, словно говоря с младенцем. – Слышишь? Куда ты собрался…
Николай встал, пошатываясь, не слушая товарища, подошел к выходу, откинул полог и, пригнувшись, едва протиснувшись в узкий проход, вышел в метель.
Ветер приятно окутал прохладой, попытался поцарапать снежинками, но вместо лютой стужи, лишь принес блаженную ясность. Он встал в полный рост, медленно вдохнул морозную свежесть, расправил грудь.
«Нужно идти» – заполонило одурманенное сознание, одна единственная фраза, оброненная самим же собой. «Нужно идти» – билась идея, не отпускающая ни на секунду. «Нужно идти» – тянуло душу куда-то за горизонт.
- Колян, - позвал Петров из-за спины, выскочивший вслед за другом, но остановившийся, увидев, что он не спешит рвануть в воющую пургу и раствориться в ней в неизвестном направлении.
Лишь сейчас он смог в полной мере оценить его огромную, измененную фигуру. И так-то немаленький Байкал доставал товарищу макушкой едва ли выше пояса. Тело провалившегося в агонию товарища росло и изменялось безостановочно. Иногда даже можно было расслышать неприятный хруст ломавшихся или перекатывавшихся под кожей суставов. Даже тот проклятый профессор из подземной лаборатории, кем бы он ни был на самом деле, явно теперь проигрывал Кнехту: и в силе, и в росте. Здоровенные, словно носорожьи или слоновьи, руки и ноги с рельефными мышцами, о которых мечтает, наверное, каждый бодибилдер и дьявольский взгляд правого окровавленного глаза.
- Ты бы это… - отвернулся Петров в сторону. – штаны бы надел… Не стоит баб с детьми пугать…
Сержант рыкнул. Лишь сейчас он понял, что он обнажен, но ни смущения, ни стеснения он не испытывал. Он вообще ничего не испытывал. Лишь дичайшее желание двигаться в сторону горизонта. Его туда тянуло словно веревкой.
Он закрыл глаза. Да. Душу словно тянет… Натянутый канат, удерживавший огромный груз печали над обрывом, вел его в нужном направлении.