И тогда прогремели выстрелы. Двое пленных рухнули прямо у стола. Их глаза удивленно смотрели на дырявую крышу, скрюченные пальцы еще держали куски курятины.
— Я приказал — всем выходить! — Офицер повернулся, шагнул к Твердохлебову, стеком обвел кучку пленных, сбившихся вокруг него. — Вы останьтесь!
Автоматчики, подгоняя пленных прикладами, освободили сарай. Остались порушенный стол и двое убитых красноармейцев.
— Это — скот! Быдло! Они будут подыхать в лагере! — указав стеком в распахнутые ворота сарая, проговорил офицер. — Вы есть настоящие солдаты! И вас я приглашаю воевать вместе с нами. Не за великую Германию, нет! Воевать против большевиков за Россию! После победы Германии Россией нужно будет управлять! Вот вы и будете управлять свободной Россией! Так говорит ваш генерал Власов!
Пленные молчали. Офицер шагнул еще ближе, ткнул стеком в грудь Твердохлебова:
— Ты!
— Нет, — хрипло ответил Твердохлебов, глядя в глаза офицеру.
— Ты! — Офицер ткнул стеком в грудь чернявого.
— Не дождешься, — резко ответил тот.
— Ты! — Стек уперся в грудь следующему пленному.
— Катись ты, дядя, колбаской по Малой Спасской…
— Ты?
— Нет!
— Ты?
— Да пошел ты!
— Ты?
— Как все, так и я!
— Ты?
— А я пойду. — Вперед шагнул невысокого роста крепыш. — Против большевиков пойду служить и — баста!
Офицер не без удовольствия посмотрел на него:
— Фамилия?
— Капитан Евсеев Николай Сергеевич.
— Хорошо, капитан, мы приветствуем ваше мужественное решение. Можете выйти туда. — Он указал рукой на выход из сарая.
— А я тоже пойду! Мне эти жиды и коммунисты вот где! — Высокий, длиннорукий старший лейтенант чиркнул себя ладонью по шее. — Христопродавцы!
— Как фамилия?
— Сазонов Александр Христофорович.
— Можете выйти туда. — Офицер вновь указал на выход из сарая и двинулся дальше. — Ты?
— А что, пожалуй, пойду послужу, чем подыхать как собаке… — Еще один красноармеец сделал три шага вперед. — Сержант Клячко Андрей Остапович.
— Можешь выйти туда. — Офицер шагнул дальше. — Ты?
— Троих предателей нашел, мало, да? Больше не ищи!
— Достаточно! — раздался резкий голос майора. — Всех ликвидировать. Я уже говорил вам, капитан, ваши дурацкие опыты ни к чему не приведут. Скажите им, они настоящие солдаты, и я уважаю их, — и майор вышел из сарая.
Офицер и сам понял, что дальше спрашивать не имеет смысла. Он отступил на несколько шагов, окинул взглядом оставшихся красноармейцев и повторил:
— Вы — настоящие солдаты. И я уважаю вас. Поэтому вас расстреляют. — Он развернулся и вышел из сарая, похлопывая стеком по голенищу сапога.
Их построили у края ямы, которую они сами себе вырыли. В кучах земли остались воткнутые лопаты. Это была окраина деревни, и вдалеке виднелся тот самый сарай, где был накрыт стол для пленных красноармейцев, а дальше тянулись сожженные избы, пепелища, из которых торчали печные трубы. Евсееву, Сазонову и Клячко дали в руки в автоматы и поставили в строй среди немецких солдат.
— Вот и нашлось вам дело, ребята! — звонко сказал Твердохлебов предателям.
— Заткнись, сука! — злобно ответил Сазонов, передергивая затвор автомата.
— Прощайте, мужики, — проговорил Твердохлебов.
— Прощайте… прощайте… прощайте, — повторили негромкие голоса.
Твердохлебов взглянул на бледно-синее, выгоревшее небо, с трудом проглотил ком в горле, и кадык на его заросшей шее судорожно дернулся вверх-вниз. Не было никаких мыслей, в голове пусто и гулко, и гул этот плыл вдаль, и казалось ему, что вот сейчас он и сам поплывет над землей к небу. И вдруг память больно резануло…
…Он уходил на войну. Нехитрые пожитки давно были собраны в небольшой фибровый чемодан. Вера пришила последнюю пуговицу, зубами откусила нитку, приподняла шинель обеими руками, расправила, и Василий вдел руки в рукава, застегнулся на все пуговицы. Жена подала широкий ремень с портупеей и пистолетной кобурой. Василий надел портупею, затянул ремень, разгладил складки и улыбнулся широко, глядя в тревожные глаза жены:
— Только не куксись. Ты женщина к военной жизни привыкшая… — Он многозначительно поднял палец вверх. — Ты жена командира полка. Улавливаешь?
— Да уж… — через силу улыбнулась Вера. — Давно уж уловила…
— Сашку береги… ну, и сама…
— Да, да… — Она обняла его, привстала на цыпочки и стала жадно целовать, и тело ее все затрепетало, напряглось, и сдавленный стон вырвался из груди.