— Входите, — пригласила я и подумала, что вот у Насти своя фамилия, у меня своя, а вместе с ней мы Громовы.
— Понимаете, я надеялся, что Алексей Иванович уже дома, вернулся из плена и сможет подтвердить, что в плену я не опорочил себя, — нашел он подходящее слово, — и сохранил достоинство советского человека.
— Входите же, — пришлось мне повторить, потому что он как-то жалко, неуверенно переступал с ноги на ногу на половичке, словно ожидая неминуемого отказа, и глаза его на замерзшем лице молили о сострадании.
1980
РАССКАЗЫ
БЛАЖЬ
В конце декабря председатель охотничьего коллектива майор Третьяк получил разрешение на отстрел двух лосей, и каждый охотник в части загорелся желанием убить хотя бы одного. Поехали, однако, только четверо, самые заядлые, а у остальных оказались какие-то иные более важные заботы.
Под воскресенье, в третьем часу ночи, с запасом харчей и предвкушением свободы, простора, погони, стрельбы — всего того, что зовется охотой, отправились добытчики на грузовой машине в Урюпинский лес. В кабине с шофером-солдатом сидел полковник Волгин, командир части, надоевший терпеливому Васе указаниями, когда тормозить и куда сворачивать, как будто Вася ехал в первый раз к леснику.
В кузове потряхивались капитан медицинской службы Аверьянов, старшина Носатов и майор Третьяк. Посмеивались довольные, будто кого-то перехитрили, сыпали охотничьи побрехушки, игривые анекдоты и молчали о сегодняшнем дне, боясь спугнуть удачу.
— Да разве важно, убьем или не убьем? — не выдержал и сказал старшина Носатов. — Конечно, пустые воротимся, засмеют, но и это пережить можно. Я как пойду в лес с ружьем, так без единого выстрела могу хоть сутки бродить. Природа, что ли, так действует на меня, — смотрю вокруг и любуюсь.
— Ты, Носатов, художник и натуралист, — определил Аверьянов. — Но глаз и рука у тебя дай боже.
— Это с войны. Вы, доктор, еще в школу, в восьмой, наверное, класс бегали, я уже бил по немцам из снайперской винтовки.
К сторожке деда Ивана Яковлевича подъехали затемно. Невидимый рассвет назревал в окостеневших верхушках. Путь был знакомый, проторенный. Дед выскочил к машине, обрадовался. Бабка засуетилась, полезла в подпол.
Перво-наперво позавтракали. Вытряхнули на стол всю снедь, поставили две бутылки водки. Старик одну тут же спрятал:
— Много. Не охотились еще.
Подзакусили и Васю отослали, приказав явиться обратно к вечеру. Волгин проводил шофера до кабины, и в тусклом окошке они были уже хорошо видны — высокий грузный полковник и маленький Вася, кивающий головой.
Рассвело.
— Ну, скорей же, скорей! — не терпелось Аверьянову. — Что мы чикаемся? Лоси уйдут.
— Найдете, — утешил дед. — Тут недалече, верст пятнадцать, видел я на днях стадо, голов шесть.
— Это пятнадцать километров — недалече?
— А то. Как не попадешь в лося спервоначалу, так и тридцать за ним побежишь.
Во дворе стали на лыжи.
Майор Третьяк, сухощавый, выше среднего роста, всеми помыслами уже мчался по лесу. Серые с просинью глаза его блестели, а улыбка на смуглом красивом лице вспыхивала радостно и открыто. Старшина Носатов сощурился, двигался скупо, расчетливо. Аверьянов возился с креплениями, пыхтел, ругался:
— К чертям собачьим таких охотников! Хорошо, что у нас собак нет. Мы бы их сейчас кормили.
— С собаками ходят на зайца и на пернатую дичь, — объяснил полковник неспешно, а у самого от нетерпения уже ноги зудели, будто сделался вполовину моложе и легче.
— Верно, — подтвердил дед. — Ну зачем на лося собака? И так далеко видать. Корова. Не убьете, не вертайтесь. Ворота замкну.
Охотники разом гаркнули, послали деда куда подальше и двинули со двора. Дед хихикнул, поплевал им вслед.
Широкой тропой перед ними раздвигался лес. На лосей наткнулись внезапно, и часу не шли. Посреди круглой, бугристой полянки, мягко-белой под пасмурным небом, паслись четкие, досягаемые лось и лосиха. Люди ахнули, обрушились выстрелами. Самец упал, забился темным пятном. Самка летела к лесу, за ней бежал Третьяк. Он испытывал ту стадию азарта, когда хочется продлить момент удачи. Неожиданно лосиха повернула голову, будто спрашивала, кто же преследует ее, кто жаждет ее смерти. Движение было жалким, обреченным, почти человеческим. Третьяк вскинул ружье и выстрелил. Вершина елки брызнула снегом и ветками.