— Надо уходить, чтобы из мухи ЧП не сделали. Плывите вы первая.
— До свидания, рыцарь! Но если муж спросит, с кем я сидела, что мне ответить?
— Со старшим лейтенантом Третьяком, так и скажите.
Поплыла она в одну сторону, я в другую. Эти двое ко мне:
— С кем загорал, Евгений?
— Не знаю.
— И не спросил?
— Мне ж не свататься.
Посмеялись. А я вышел на берег — как моряк-первооткрыватель. Все было новым! Огляделся — день какой необыкновенный! Достал записную книжку, написал «17 июня».
С тех пор каждый день летел я на речку, плыл на тот берег к Наталье Алексеевне. Сидим на наших камнях далеко ото всех и у всех на виду. Она расспрашивает о жене, о детях.
— А у вас почему нет детей?
— Бог не дает, — резко ответила она.
Я о своем семействе мало думал, и угрызения совести меня не мучили. То, что влекло меня к Наталье Алексеевне, казалось мне безгрешным и безымянным. Но Володька, не то осуждая, не то удивляясь, спросил:
— А ты знаешь, что она жена командира?
— Ну и что? Я ее не отбиваю.
— Тогда как это называется?
— А как хочешь. Я перед Деркачёвым ни в чем не виноват, — ответил я, а сам крепко задумался и решил, что этот легкий флирт надо кончать.
Три дня я избегал ее, не видел, старался забыть. В конце третьих суток, ночью, при лунном свете, я нарвал ворох каких-то цветов и бросил у входа палатки Деркачёва. Я не сделал бы этого, но в ту ночь видел сам, как в пристроечку возле штаба, где жила машинистка, юркнула мужская тень, очень напоминавшая мужа Натальи Алексеевны. А после полудня я, свободный от всяких обязательств перед самим собой, сидел на другом берегу на плоском камне и казалось мне, что я встретился наконец с той, по которой всегда тосковал. Я уже знал, каким словом это называется, но никогда еще не говорил его женщинам. Да и кому было говорить?
Наталья Алексеевна шутила, смеялась, а мне было ее жалко, хотелось ее утешить, спрятать от людей.
— Вы голову косынкой покрывали бы, как все женщины, когда купаются, — посоветовал я ей.
— Зачем?
— В глаза бросаетесь. Приметная вы. Или не боитесь, что мужу расскажут?
— Я сама ему уже рассказала. Как познакомилась с вами, как вы удивились, что Деркачиха — это всего-навсего я.
— Что же он?
— Сказал, что с вами водиться можно, что вы парень скромный. Льстит вам такое мнение начальства?
— Еще бы! Заслуживаю. А вы любите мужа, Наташа?
Сердце мое заколотилось…
— Как жизнь, как солнце!
— И он вас — тоже как солнце?
Она вздохнула.
— Вероятно, меньше. Но он дарит мне цветы. Сегодня вернулся со стрельбища на рассвете, а утром я вышла — на пороге сноп цветов. И спросить не успела. Спешил.
— Не спрашивайте его. Это я принес. Хотите, еще принесу?
Брови ее вскинулись, глаза поскучнели, и опять в них не то сожаление, не то мольба.
— Спасибо, вы добрый. Но цветов не надо. И ничего больше не надо. Ничего! — скользнула в воду и уплыла.
— Знаю и сам, что не надо, но не могу отстать от вас!
Она не оглянулась, наверное, не слыхала. Несколько дней я ее не видел, а на командира поглядывал настороженно, ожидая вопроса. Он не переменился ко мне, но однажды наши глаза скрестились искоса, по-волчьи, и я не опустил глаз. Не было за мной вины, чтобы прятать глаза.
Наталью Алексеевну я подкараулил вечером. Было сумрачно на берегу и пустынно, ни одной души. В тучах оранжевая щелка и в реке такая же полоса. Я уже отчаялся дождаться, а тут вот-вот дождик пойдет. Наконец спускается она с ведром по косогору. Подлетел я, схватил за руку, а ведро упало и покатилось. Я за ним бегом. Подхватил уж внизу, у самой воды, а Наташа просит:
— Зачерпните, пожалуйста, подальше. У берега всю взбаламутили за день.
Разделся, зашел далеко, зачерпнул, несу на плече, а она на косогоре сидит, колени юбкой обтянула и посмеивается:
— Поостыли?
— Нет, — отвечаю, — не остыл и не остыну.
Махнула рукой, дескать, полно врать, и говорит:
— В вашем возрасте это бывает. Блажь! Ничего, пройдет.
Я свое:
— Не пройдет!
— Да зачем я вам? Жена есть.
— То-то и оно. Не было бы, я по-другому разговаривал бы.
— Поставьте ведро на траву и окунитесь еще разочек.
Окунулся. Она говорит:
— Мне тридцать два года. Вы знаете?
— Новость какая. Да хоть сорок, — заявляю я из воды.
Не успел я одеться, ушла она — и не догнал. Но с того дня стали мы вечерами встречаться. Как стемнеет, идет она по воду, а я вдоль речки вышагиваю, наберу ей воды и несу. Пока идем, беседуем, так, кое о чем. Мне все едино, лишь бы слышать ее голос и как она смеется.