Август кончился. Злюсь я на себя, сколько времени провел, а чего добился? И сам себе говорю, что ничего мне от нее не надо, только видеть бы каждый день. А она со мной шуточки шутит или как? Спросить ее? А как спросишь? Вдруг совсем потеряешь? И решил, пусть все идет как есть. Не все ли равно, что у нее на уме, была бы рядом, и ладно. Но спустя неделю не сдержался, взял ее за плечи, смотрю в глаза, выкладываю:
— Я для вас мальчик? Играете со мной? Другой на моем месте знаете как поступил бы? А я боюсь пальцем дотронуться. Как щенок перед вами хожу. Исчезаю, когда прикажете. Скажите, что не прав, что самую капельку вы меня любите!
До чего же хотелось услышать от нее это слово, и оно могло расколоть судьбу мою надвое.
— Мужа я люблю, — ответила она глухо, обреченно.
Руки мои разжались, отступил я на шаг:
— А сюда зачем ходите? Развлекаться? Мальчика дразнить?
Она головой покачала, смотрит, как в омут:
— Глупый. Вы перешли мне тропинку однажды. Помните? Портупею застегивали, бежали на службу, как на свидание. Взглянули на меня. Я вслед вам долго смотрела и думала: вот прошел красивый парень и кому-то счастье в своих глазах пронес. Мне такого не принесут.
— Наташа! — шепотом заорал я. — Это же я о тебе думал!
— Постойте, — отстранилась она. — Слушайте все. Три года назад мне изменил муж. Было это для меня как конец света. А до этого времени — пять лет — я верила, что наше супружество — хрустальный дворец. Обрушился он, разбился, и не во что стало верить. И когда я поняла, что не умею ни разлюбить и ни простить, то пообещала мужу отплатить тем же. Моя измена уравняет нас, и жить мне станет легче. Обещания своего я не выполнила. Но вот встретила вас и испугалась. За вас. Вы имеете все: молодость, детей, жену. Неужели же захотите стать орудием мести?
— Орудие! — ухмыльнулся я. — Что-то деревянное или железное, равнодушное. А я живой! И вы нужны мне. Вы! Но я не понимаю вас. Нельзя любить человека, который наплевал в душу. Вы не любите его. Удивляетесь? Возможно, в своих рассуждениях вы найдете другое слово, но это не любовь. Он не достоин. Вы меня любите. Меня! Насмешил? Иначе вы не ходили бы сюда. Но вы боитесь раскрыть свое чувство. Не верите себе самой. И мне. Но я подожду. Я терпеливый.
Однако терпения у меня не хватило. После того разговора не видел я Наталью Алексеевну дней десять, находился в городе по делам. Жена рада, сына мне расхваливает, да какой он понятливый, да какой веселый. Дочка от колен не отходит, я счастлив снаружи, доволен, как и положено, а душа в клочья изорвалась. Не чаю, когда же закончится растреклятый ремонт казармы, чтобы мне в лагерь вернуться. Возвратился наконец и с ходу узнал, что Деркачёв отбыл в инспекторскую командировку. Значит, Наташа одна!
Бегом бежал я через лес, свистел и дурачился, как леший. Сентябрь уже прошелся по деревьям, осень пылала и золотилась, а теплынь стояла — как летом. Пахло грибами, первым прелым листом, и на душе сладко щемило. Лишь стемнело, закружил я у знакомой мне палатки. Удерживал себя, хлестал обидными словами и летел бесповоротно, неудержимо, словно мотылек на огонь, но жар был во мне самом.
Наталья Алексеевна разговаривала с соседкой, сидели они на лавочке за столиком, а в самодельной печке под сосной догорали красненькие угольки. Я ушел. Побродил по берегу и вернулся, когда уж совсем стемнело. Брезент Наташиной палатки светился, и на нем, на большом экране, двигалась ее тень. Мои воровские шаги были неслышными, но силуэт дрогнул, испуганный голос спросил:
— Кто там?
— Выйдите на минуточку, Наталья Алексеевна! — позвал я тихо.
— Что за глупости, Женя? Уже поздно. Завтра увидимся. Уходите.
— Выйдите, прошу вас!
Непрочная полотняная дверь с пуговичками вместо замка жгла мне ладонь.
— Уходите, Евгений Николаевич. Утром я приду на речку, обещаю вам.
— А почему не сейчас? Боитесь меня? Все лето улыбались, обнадеживали, а теперь гоните? — говорил я совсем не то, что хотел ей сказать.
Вместо нежных слов в душе всплыло свирепое раздражение. Я шагнул в палатку. На короткий миг меня сковал гневный взгляд хозяйки. Она ужаснулась:
— Как вы посмели?
Спасением была бы ее улыбка, но она не улыбалась. Мою огромную черную тень мог увидеть всякий, я нагнулся к столу и дунул на свечку. Наташа в легком халатике метнулась мимо моих рук к треугольнику двери. Я выскочил за ней, догнал и не понимал, почему она вырывается.
— Не бойся меня, Наташа! Посидим на скамеечке, — шептал я.
— Отпустите! Вот вы какой, оказывается!