— После какого переворота? — переспросила я, ухватившись за историческую веху в «своей» биографии.
— После февральского. В семнадцатом году, — терпеливо пояснил старичок и укоризненно посмотрел на меня. — И это позабыли?
— Видите ли, дело в том, что меня еще не было тогда на свете.
— Но я-то хорошо знаю, что вы были! — старичок пристально поглядел на меня, потом перевел взгляд на окно. Очки в железных ободочках отражали серое зимнее небо. Маленькие глаза не мигая вглядывались в эту серую небесную глубину, будто ища там подтверждения. — Но сейчас вы ведь есть? — спросил он несмело.
— Есть.
— Вы — это вы?
— Совершенно верно. Я — это я. Но не та особа, которой вы приносили цветы от прощелыги и мота князя Туганова.
— Ага, ага! Князя-то вы помните! — мой гость лукаво погрозил мне пальчиком, приговаривая: — Князя, однако, помните!
— Не знаю я никакого князя!
— Ах, не желаете признаваться? А я видел вас с ним вместе. Видел собственными глазами! И знаете где? На Сухаревке, на толкучке. Вы продавали голубой пеньюар, а князь часы с брелоком. Голодный был год. С ночи очередь занимали за осьмушкой хлеба. Как вы тогда изменились! А князь и вовсе состарился, опустился, не походил на себя. А какой был щеголь! Но мне ничуточки не стало его жаль. Высокомерен был ужасно. Меня, старшего все же приказчика, и за человека не считал. Взглянет эдак мимо и как-то презрительно. Вот уж с кем я не захотел бы встретиться. Взгляд у него всегда был жестокий. Наша хозяйка, мадам Золотарева-старшая, часто удивлялась: что вы в нем, в Туганове, нашли? Вы — в сущности, веселый ангел!
Я не обратила внимание на комплимент, а представила себе Сухаревский толкучий рынок, голодных, вороватых беспризорников, снующих между бывшими господами. Все видела, как в кино! Ну актриса «моя» ладно. Цветы да пеньюары с брюссельскими кружевами, а много ли было капиталу за душой? Вот и пошла торговать на рынок. Но князь, богач и помещик — и на Сухаревке? Что же он-то прожился так скоро?
— Нет, — не согласилась я. — Это был не Туганов. Князь удрал за границу. У него конечно же хранился крупный счет в швейцарском банке.
— А что же вы? Отчего вы с ним не поехали? Он вас бросил?
— Послушайте! — возмутилась я. — Я могу в конце концов рассердиться! Давайте я расскажу вам все с самого начала! — И кратко обрисовала свой жизненный путь со дня рождения до нынешнего года.
Гость слушал внимательно, кивал, поддакивал, соглашался, а в заключение моей длинной и убедительной речи спросил:
— Почему же вы не остались жить в той вашей квартире? В бельэтаже напротив «Европы»? Вам при уплотнении вполне могли бы выделить одну комнату, гораздо лучше этой. И мебель вы имели право себе оставить, — сказал и глядел на меня глубокомысленно, терпеливо ожидая моего ответа.
Я молчала и думала, что же мне делать. Распрощаться решительно с незваным гостем? Это будет невежливо, да и жалко обижать занятного собеседника, для которого не по его вине время остановилось.
— Именно! — воскликнула я. — Он жертва времени!
Старичок посмотрел на меня как на душевнобольную.
— Да, да! — говорила я ему, не обидевшись за этот взгляд. — Представьте себе, когда космонавты вернутся на родную Землю из путешествия в туманность Андромеды, они не встретят здесь своих родных и близких, потому что те умерли давно… — Я умолкла, представив себе, как за окном в сером зимнем небе блеснет светящимися иллюминаторами космический корабль, ликующие толпы устремятся приветствовать смелых путешественников, а те, ступив на родную землю, станут искать глазами незабвенные лица своих родных и близких, надеясь, что время пощадило их… Но тех людей нет на свете уже многие десятилетия или даже сотню лет, и космонавты, гонимые неутихающей душевной болью, будут бродить по земле и искать отголоски той своей жизни, что была до полета в Галактику.
— Безжалостный и непреодолимый закон — теория относительности, — сказала я, не отрывая взгляда от неба.
— Какая, простите, теория? — переспросил гость, глядя на меня с пристальным сочувствием.
— Относительности, — торжественно повторила я. — Это, видите ли, очень сложно, в двух словах не пояснишь… Ну, например, вообразите себе, движется поезд, а вы в этом поезде идете по вагону. Но поезд мчится быстро, а вы идете нормальным шагом.
— Любопытно, любопытно, — заинтересовался старичок, приподнялся, потянул за собой стул и одновременно прошаркал калошами — обеими сразу, как мне показалось, — уселся и продолжил: — Я иду по вагону. А какой вагон, позвольте спросить, первого класса или общий?